Злые чары Синей Луны
Шрифт:
— У Войны демонов есть с этим местом нечто общее, — проговорила Фишер. — Мы все видели слишком много смертей под Синей Луной. Мы все потеряли близких и любимых. Разве можно винить людей за то, что, пережив подобный опыт, они предпочитают думать не о смерти, а о жизни?
— Я никого не виню, — сказал Хок. Он неторопливо огляделся. — Никогда не думал, что снова побываю здесь. Я искренне ожидал, что погибну где-нибудь в грязном переулке на задворках Хейвена, когда сделаюсь слишком старым и неповоротливым, и чей-то меч окажется на долю секунды быстрее моего топора.
— А я вообще никогда всерьез об этом не думала, — призналась Фишер. — Я ожидала, что погибну в Долгую ночь. С тех пор каждый день стал для меня
— Мы ведь до некоторой степени и умерли в Хейвене, — напомнил Хок. — И отправились в некое место.
— Я едва помню это, — призналась Фишер. — Тот чародей наложил на нас заклятие. Ты же знаешь, что нельзя доверять ничему, связанному с магией.
— Дьявольщина! — выругался Хок с удивившей обоих внезапной яростью. — Харальд заслужил лучшего! Он был настоящим героем Войны демонов. При всех его недостатках, а их у него имелось немало, когда пришло время, он вышел сражаться с демонами в Долгую ночь, дабы защитить и уберечь Лесную страну. Ему и в голову не пришло уклониться. Он принял один из Даров Преисподней и не позволил чертову мечу развратить себя. Он раз за разом рисковал жизнью ради родины. Он заслужил лучшего, чем погибнуть от руки подлого убийцы из-за дурацких политических интриг!
— Я помню Харальда, — медленно проговорила Фишер, вглядываясь в пыльное мраморное лицо. — Но мне трудно сказать, кто именно живет в моей памяти. Некоторое время мы были с ним близки, но я не могу утверждать, что знала его. У него было столько личин для разных людей и разных ситуаций. Было ли то лицо, которое он являл мне, истинным? Откуда мне знать! Он никогда не подпускал к себе слишком близко. Но он был добр ко мне и изо всех сил старался защитить меня. Он пытался понять меня, когда никто этого не делал. Но я по-прежнему не знаю, был ли он по-настоящему влюблен или просто испытывал плотское вожделение. А теперь он ушел, и я уже никогда этого не узнаю.
— Я не любил его, но всегда полагал, что он станет хорошим королем, — подхватил Хок. — Гораздо лучшим, чем я. Он всегда знал, как заставить людей плясать под свою дудку — да так, чтобы при этом они думали, будто это их собственное желание. Он обладал даром истинного организатора. Любил бумажную работу. В семье именно он оказался политиком. Из него должен был получиться прекрасный король на переходный период. Я оставил Лесное королевство только потому, что верил в это. Многие поддержали бы мои претензии на трон. Но это означало бы гражданскую войну, а я не хотел этого. И королем становиться — тоже. Нет, Харальд подходил на роль монарха гораздо лучше. Однако… как знать? Вдруг я верил в это лишь потому, что не хотел взваливать на себя ответственность за целое королевство?
— Ты сделал то, что посчитал лучшим, — возразила Фишер. — Большего никто не может.
Она медленно провела пальцами по холодному мрамору Харальдова лица и отдернула руку, когда оттуда вырвался сноп блестящих искр. Хок и Фишер отступили назад, потрясенно глядя, как искры кружатся над саркофагом, прежде чем сложиться в точнейшее изображение покойного короля. Призрак выглядел именно таким, каким они его помнили: крупный, мускулистый мужчина классической красоты. Но напряжение и заботы избороздили его лицо морщинами, а в волосах появились густые седые пряди. Он казался побежденным, сбитым с толку, растерянным. Ни Хок, ни Фишер никогда не видели его таким подавленным, даже в худшие дни Войны демонов. Он глядел прямо перед собой, явно не сознавая присутствия брата и несостоявшейся невесты.
— Привет, Руперт. Привет, Джулия. Если вы видите меня, значит, я мертв. Нет, я не призрак. Перед вами мое последнее послание к вам, записанное при помощи заклинания, изготовленного для меня Магусом. Оно активируется после моей смерти вашим возвращением. Мне угрожают со всех
Он помолчал, словно прикидывая, как много может высказать. Даже после собственной смерти.
— Я очень старался. Я пытался быть хорошим королем и сохранить Лесное королевство. Но все и вся обернулись против меня. Мне не следовало позволять Магусу открывать Трещину. Она принесла Лесу экономическое процветание, но вместе с тем в страну проникли опасные идеи с юга. При дворе всегда имелись фракции, но я их, по крайней мере, понимал. Я знал, как натравливать их друг на друга, чтобы не дать ни одной сделаться по-настоящему могущественной. А теперь новой религией народа стала так называемая демократия. Политических партий больше, чем можно охватить взглядом. Со всех сторон на меня давят все сильнее. Желают, чтобы я отрекся от абсолютной власти и сделался конституционным монархом. Кучка гнусных политиков жаждет управлять страной. Будь я проклят, если отдам королевство в их жадные загребущие лапы! Им нужна только власть. Они ничего не знают о долге и ответственности. И никто из них не видит картины в целом. А я вижу.
В бытность принцем мне приходилось заключать сделки с людьми, которых я презирал. Став королем, я избавился от необходимости идти на унизительный компромисс. У меня было столько планов, я столько намеревался сделать, чтобы Лес вновь стал сильным и великим! Проклятые политики своим саботажем наносили мне поражение за поражением. Это они распространяли идеи неповиновения — и при том заявляли, будто выступают от имени народа. Я был королем! Это была моя работа — решать, что лучше для моего народа. Потому что я единственный занимал положение, которое позволяло видеть ситуацию в стране в целом. Почему никто не в состоянии просто заниматься своими делами? Ведь это, в конце концов, в их интересах.
Ни одному королю не приходилось иметь дело с трудностями, с которыми столкнулся я. Не моя вина, что я унаследовал разоренную страну. А потом еще все перемены, привнесенные Трещиной! Не моя вина, что именно сейчас вернулся Опрокинутый Собор. Мой народ обернулся против меня, соблазненный лживыми обещаниями демократии. Это нечестно. Никто не должен сталкиваться с таким количеством проблем одновременно… И с таким множеством пороков. Во всяком случае, не после того, как я выжил в Долгой ночи. Я до сих пор помню жуткий свет Синей Луны. Мне до сих пор снятся кошмары. И никого рядом. Так что все зависело от меня. Хаос и безумие миновали; я должен был заставить мир обрести новый смысл.
— Джулия, спасибо, что вернулась. Я не имел права требовать твоего возвращения, но все же надеялся, что ты придешь. Я действительно любил тебя — по-своему… И ты всегда была восхитительна в постели.
Фишер стрельнула глазами в Хока, но его взгляд был прикован к Харальду, а тот тем временем сбивчиво говорил о прошлом:
— Я бы полюбил тебя, Джулия, но не уверен, что вообще способен на подобное чувство. Во мне этого нет. Никто из нашей семьи не умел любить ничего и никого кроме Лесной страны. Я никогда не испытывал страсти к женщине, на которой они заставили меня жениться, хотя искренне восхищался силой ее характера. Не сомневаюсь, что она переживет меня. Насколько вы ей доверяете — это ваше дело.
— Руперт, если ты здесь, исполни свой долг. Стань сильным королем. Победи демократию. И защити моего сына, если сможешь. Он — единственное хорошее, что получилось в моей жизни. Берегись наследия нашего отца. Это все, что я хотел бы тебе сказать. Я очень устал. Отомсти за мою смерть, брат. Не допусти, чтобы я умер напрасно.
Изображение пропало, и в Усыпальнице снова воцарились покой и тишина. Хок и Фишер испустили долгий медленный вздох.
— Что ж, последняя фраза чисто харальдовская, — подвел итог Хок. — Манипулятор чертов.