Злые игры. Книга 2

Винченци Пенни

— Боюсь… в том же, в чем и всегда. Он тоже считает нас здесь новичками. Полагает, что нам недостает тут веса. Сказал, что, может быть, попозже свяжется с нами, что надо поддерживать контакты. Ну и так далее.

Тот день показался Малышу очень длинным; за ним потянулась такая же длинная неделя, а за ней — столь же долгий месяц. В отделении появилось довольно много мелких вкладчиков, открыли пару счетов вкладчики средней величины, но всего этого было явно недостаточно. Недостаточно для того, чтобы о них заговорили, чтобы на них стали оглядываться, считаться с ними, чтобы у банка действительно возникли в Англии хорошие шансы и он бы пошел тут на подъем. Фактически они терпели неудачу, не успев даже еще по-настоящему начать дело. И поскольку время работало не на них, то каждый день делал

угрозу такой неудачи все более серьезной, а их положение — все более труднообратимым. Это был пока еще не полный провал, но уж тем более никакой не успех. А судя по тому, сколько было вложено в подготовку открытия их отделения, по поддержке, которой они пользовались, по тем контактам, которые им удалось установить, они вправе были рассчитывать именно на успех. Конечно, конкуренция была очень сильной. Не случайно новых обитателей, появившихся на той квадратной миле в центре Лондона, где сосредоточены все банки и финансовые институты, прозвали «стадом буйволов»: здесь были представлены почти все крупнейшие, самые известные американские банки — «Чейз», «Секьюрити пасифик», «Ширсон Леман», «Голдмэн Сакс» (а также, разумеется, и непременные японские названия — «Номура», «Дайва», «Никко»). Но все-таки в этой невероятно напряженной, прямо-таки пиратской атмосфере всеобщей гонки к ожидаемому Большому буму, когда на бирже каждый день предпринималось по нескольку попыток сыграть на искусственном понижении курса; когда каждая компания находилась под непрерывным наблюдением биржевых спекулянтов и служила объектом постоянных коммерческих атак; когда огромное число компаний непрестанно продавалось, покупалось, сливалось, разъединялось, реорганизовывалось и открывалось заново; когда во всем Лондоне даже в самые ранние утренние часы невозможно было найти свободный конференц-зал или помещение для переговоров; когда ежедневно в аэропорту высаживались целые десанты вновь прибывающих дельцов и банкиров, жаждущих получить и свою долю добычи, — во всей этой атмосфере британское отделение «Прэгерса» выглядело как девушка, оставшаяся на балу без кавалера.

— Надо что-то делать, — сказал Малышу Комптон Мэннерс, их новый консультант по вопросам связей с общественностью, когда они как-то обедали вместе, за несколько недель до официального открытия отделения. — Надо как-то создавать вам имя. В этом вся проблема. Вас здесь не знают.

— Ну, это ваша проблема, — раздраженно, что было ему, в общем, несвойственно, заявил Малыш. — Я вас для того и нанял, Комптон, чтобы вы создали мне имя. Пока что вы ничего не сделали.

— Я понимаю. Я не спорю. И я искренне сожалею об этом. Мы делали все, что необходимо было делать, и делали правильно. Завтраки, прием, раскручивание названия «Прэгерс». Но у этого названия нет здесь веса. Что нам надо, так это, пожалуй… — Он замолчал и уставился на Малыша. — Мне только что пришла в голову одна идея.

— Идея нам сейчас была бы очень кстати, и желательно не одна. Какая?

— Ваш зять. Лорд Кейтерхэм. Он бы не согласился нам помочь, как вы думаете?

— Каким образом? — Малыш в свою очередь уставился на Комптона. — Что он может сделать? Да он потенциального клиента в упор распознать не сумеет.

— И не надо. Нам нужно только его имя.

— То есть?

— Ну… позвольте мне организовать несколько статей о семье. Может быть, сфотографировать всех дома, вместе с детьми. Прежде всего с Шарлоттой, поскольку она у вас работает, но и с другими тоже. Так, чтобы «Прэгерс» оказался связанным с этим очень английским древним родом. Я уверен, Малыш, что это могло бы нам здорово помочь. Не могли бы вы его об этом попросить, как вам кажется?

— Попрошу, — согласился Малыш. — Не знаю, какая от всего этого будет польза, но попрошу. Я самого Бога готов просить попозировать нам для фотографии, если только это хоть как-то поможет делу. Но я не уверен, что это нам что-либо даст. Мой зять — человек предельно холодный, как рыба, и к тому же совершенно одержим этим своим имением. Хотя кто знает, может быть, что-нибудь и получится.

— Что-то же ведь делать надо, — проговорил Мэннерс. — А иначе вам придется просто собирать вещички и отправляться назад в Нью-Йорк. — Он улыбнулся, стараясь сделать вид, что его слова не более чем шутка.

— На мой взгляд, идея довольно неплохая, — сказал Малыш. — Дайте мне несколько дней над ней подумать, Комптон. Я с вами свяжусь.

Он

решил посоветоваться по поводу этой идеи с Энджи. Ему было интересно ее мнение, и к тому же у нее установились с Александром достаточно тесные отношения, так что, возможно, она могла бы даже предварительно обговорить с ним это предложение. Малыш уже очень давно ни о чем серьезном с ней не разговаривал; быть может, удастся заодно разорвать и тот порочный круг взаимной холодности, в который они друг друга загнали. Он позвонил ей на работу, спросил, когда она вернется вечером домой, и сказал, что хотел бы кое о чем с ней поговорить; она отвечала ему сдержанно, сухо, холодно, но обещала, что постарается быть дома не слишком поздно. У нее вечером встреча с клиентами, предупредила она, не уточняя никаких деталей; Малыш же был слишком подавлен, слишком удручен, чтобы расспрашивать ее. Сам он в тот день приехал домой рано, на душе у него было очень скверно, он взял тарелку гренок с сыром, которые приготовила для него миссис Викс, устроился у себя в кабинете, включил телевизор и тут услышал, как подъехала машина Энджи. Что бы с ним ни происходило и в каком бы состоянии он ни находился, но сердце его всегда радостно вздрагивало, а настроение сразу же поднималось, когда он знал, что сейчас увидит Энджи; вот и на этот раз Малыш вышел на верхнюю площадку лестницы, чтобы встретить ее.

Энджи вошла в дверь и остановилась, глядя на него снизу вверх; она была очень бледна, грим размазался у нее по лицу. Было заметно, что она недавно плакала, а сейчас находится в каком-то оцепенении. Малыш молча смотрел на нее, гадая, что же такое могло с ней приключиться.

Энджи стала подниматься по лестнице и снова заплакала; большущие слезы выкатывались одна за другой из ее зеленых глаз. Малыш протянул руки ей навстречу, и она, не глядя, совсем как ребенок, вошла в его объятия. Какое-то время постояла так, не шевелясь, уткнувшись в него лицом; потом немного отстранилась, пристально, изучающе посмотрела на него, словно никогда не видела. Наконец она заговорила.

— Ну почему же ты мне ничего не сказал? — спросила она.

* * *

Она все узнала от Шарлотты; та позвонила Энджи, сообщила, что им нужно встретиться, что есть нечто такое, о чем Энджи просто необходимо знать.

— Вот уж любительница решать за других, — с недовольством, но и с чувством облегчения произнес Малыш. — Наверное, до сих пор считает себя председателем совета школы.

— Может быть. Но я ей благодарна. Не знаю, что бы могло с нами произойти, если бы она мне этого не рассказала.

Они сидели в постели и отмечали шампанским свое примирение, на время позабыв о всех проблемах, трудностях и несчастьях. Малыш пытался объяснить, почему он не хотел ничего ей говорить. Почему он вообще не хотел никому об этом рассказывать. Ему почему-то казалось, говорил он, что пока он ничего об этом не говорит, пока не называет вещи своими именами, не признает их существования, то все это вроде бы и в самом деле не существует. Но стоит ему только один раз сказать: эй, посмотрите-ка, какая у меня кошмарная штука, — как все вокруг тут же начнут говорить: ах, какой ужас, надо за Малышом следить, надо о нем заботиться, — начнут ему сочувствовать, поставят на нем клеймо инвалида; пока ничего этого нет, он может убеждать себя и делать вид, будто ничего особенного не происходит, так, просто всякая чепуха, отдельные симптомы, ничего не значащие мелкие поломки в его организме. У него и так сейчас слишком много проблем, чтобы добавлять к ним еще и болезнь, да к тому же неизлечимую. Если он не будет обращать на болезнь внимания, может быть — пусть всего лишь может быть, — вдруг она от него и отвяжется. Или, по крайней мере, будет вести себя тихо, не очень прогрессировать. Болезнь представлялась ему чем-то вроде мерзкой, но спящей твари, и он не хотел беспокоить эту тварь.

— Но ведь ты только наносил всем этим вред, — возмутилась Энджи. — Причем нам обоим. Если бы я только знала, я бы…

— Что? Ты бы что?

— Ну… ты же понимаешь. Лучше бы держалась с тобой.

— Что ж… прости. Но у меня такой способ противостоять ей.

— Весьма оригинальный способ!.. Ну ладно. У скольких врачей ты был и насколько они уверены в диагнозе?

На следующий день после обеда ему позвонил Комптон Мэннерс:

— Здравствуйте, Малыш. Вы еще не говорили со своим зятем?