Змееносец. Истинная кровь
Шрифт:
XXXXII
24 декабря 1186 года, где-то на дорогах Трезмона
И что дальше?
Проживать каждый день, терзаясь мыслями о том, что супруга ему неверна? Растить детей, вглядываясь в их черты — не узнает ли он в них чужие? Приходить в ее постель, зная, что в иные ночи она принадлежала другому?
Черта с два другому!
Серж стиснул зубы и бросил взгляд на ее маленькую головку, укрытую плащом.
Если бы она просто сказала, что ошиблась. Что тот поцелуй был ошибкой, что де Наве принудил ее.
«Там были вы! Вы. Я ни в чем
У памяти был голос Катрин. У памяти был взгляд Катрин. У памяти были губы Катрин. Такие желанные губы, что и король не удержался.
Оказывается, так просто — ехать, прижимая ее к себе. И сквозь толстый слой ткани чувствовать в ней средоточие всей жизни. И совсем не страшно от мысли, что его нет — есть только она одна. Она, пролившаяся кровью в его венах. Она, бьющаяся сердцем в его груди. Она — единственная его песня.
И нет никакой зимы. Внутри него бушевал пожар. И тугим комом у горла было все — и любовь, и горечь, и надежда, и неверие, и нежность, и страх. И все это причиняло невыносимую боль.
Не зная, как избавиться от нее, Серж просто склонился к голове Катрин и поцеловал в макушку сквозь шерстяную ткань капюшона.
Маркиза почувствовала его поцелуй, которым он прикоснулся к ней, которым он вдыхал в нее жизнь, которым он дарил ей себя.
Это было странно и необъяснимо. Рядом с ним ей всегда было тепло. Рядом с ним никогда не бывало зимы. И сейчас она чувствовала жар внутри. Сердце ее билось быстрее от этого жара, заставляя гореть лицо, тело, руки. И пусть все в ней сгорает, но в этом горении она оживет рядом с ним.
«Муж мой, как мне доказать вам, что вы — единственный мужчина… Вам ли не знать, что никого больше быть не может…»
Катрин сняла одну рукавицу, надела ее на руку Сержа и скользнула в нее своей ладонью.
Он молча позволял ей проделывать это. Когда ее теплая ладонь коснулась его, холодной, он провел пальцами по ее пальцам. А потом крепко сжал — так, что, кажется, расцепить их было уже невозможно.
«Но вы его целовали, любовь моя…»
Только бы он никогда не выпустил ее пальцы из своих. Только бы он всегда держал ее в кольце своих рук.
Она откинула голову ему на плечо.
«Мои губы принадлежат вам. Как они могли касаться другого?»
Прижался щекой к ее холодной, розоватой от мороза щеке. Вдыхал с ней один и тот же воздух. Так близко, что, кажется, дыхание их стало одним на двоих.
«Я не знаю как… я не знаю… я ничего не знаю, ведь сердце мое не согласно с тем, что видели мои глаза. Быть может, они обманулись?»
Катрин замерла, ощутив нежность его прикосновения. И она исчезла, растворившись в нем навсегда.
«Мои глаза видели вас. Быть может, они обманулись?»
Он резко остановил коня. Ком в горле все нарастал, причиняя теперь уже нестерпимую боль. И только теперь он вдруг понял, как избавиться от этой боли. Достаточно просто сказать:
— Я люблю тебя.
XXXXIII
24 декабря 1186 года, Трезмонский замок
Лиз в отчаянии смотрела на маленького Сержа де Конфьяна, заходившегося криком на руках Поля, как только приближалась Барбара, чтобы его забрать. Он будто искал у бывшего монаха защиты и помощи, а кухарка никак не могла понять, как такое могло случиться, что всегда питавший к ней расположенность юный маркиз теперь променял ее на Поля и Лиз.
— Как же он? — спрашивала Вивьен Лиз де Савинье, глядя на младенца. И понимала, что ее сожаления ничего не изменят. Им надо бежать. А у ребенка есть родители, которые шляются неизвестно где.
Прощание затягивалось. Выстроившиеся в длинный ряд обитатели замка спешили выразить своему любимому монаху пожелания в новой жизни и душевно попрощаться — ведь это не удалось им в прошлый раз, когда он исчез, никому ни слова не сказав. А тут сам Бог велел. И потому слов было сказано очень много. Кажется, в замке и в деревушке, окружавшей его, не было человека, который не знал бы о готовящемся побеге святого брата и его возлюбленной. И все тащили им теплые вещи, снедь, деньги. Чудак-мельник привез огромный мешок муки. Когда гора вещей, принесенных добрыми жителями Фенеллы, сравнилась высотой с ростом Поля, Барбара, уперев руки в бока, объявила:
— Пора и честь знать!
— Как же он? — всхлипнула снова Лиз, глядя на отчаянно рыдающего маркиза.
Поль, не теряя надежды успокоить маленького Сержа, подмигнул девушке, желая ее подбодрить. Она сама была готова разрыдаться, как младенец. Да слезами делу не поможешь. И он глянул на строгую кухарку.
— Мы и сами рады уехать, Барбара. И поскорее. Но Шарль-то где пропадает? Ты говорила, он с нами поедет.
— А он, видать, оповещает о вашем отъезде очередного крестьянина с дальних лугов! — сердито буркнула невеста почтенного мясника, глядя на собравшуюся вокруг них толпу. — Вот же болтун!
— Так вы его ждете? — донесся до них голос конюха Филиппа, уже оседлавшего для брата Паулюса и Лиз лучших скакунов из конюшни Его Величества. — Он ведь ногу подвернул, когда на дальний луг к старику Лорану бежал с новостями! Тут его месье Андреас и сцапал! Лежит теперь этажом выше, мается. Тот ему припарки свои ставит. А он только стонать и может, хотя сперва и пытался объяснить месье Андреасу, как важно ему немедленно отправиться с братом Паулюсом в «Ржавую подкову».
— Вот же фигня, — пробормотал Поль. — Столько времени потеряли. Сейчас этот идиот Ницетас явится, и опять начнет мне втирать про геенну огненную.
— Это ты называешь фигней? — спросила Лиз. — Это фигня, по-твоему? Это, любовь моя, полное дерьмо!
— Sancta Maria, Mater Dei! — прошептала Барбара и перекрестилась. — И в Париж вам нельзя! Уж лучше возвращайтесь в дальние страны. Только там вас и поймут!
В ответ на ее слова младенец-маркиз зашелся криком, сильно превышающим 130 децибел.
— Omnipotens Deus! Барбара! А мать этого изверга где? — не выдержал Поль.
— Как где? — удивилась Барбара, будто это было очевидно. — За маркизом де Конфьяном поехала! Остригла волосы и отправилась в Бургундию. Полин все думает, куда б эти косы приспособить. Себе не может — очень уж рыжие. Ждет ярмарку. Вдруг кто купит.