Змееносец

1.

Её разбудил скрип паркета. Не открывая глаз, женщина повернулась набок, положила руку на соседнюю подушку. Пустую, конечно. Муж, как обычно, проснулся первым. Сейчас шесть, она знала это точно. Последние годы их совместной супружеской жизни её муж вставал ровно в шесть утра.

Она не имела ничего против этого. По крайней мере, будет знать, когда у супруга начнётся душевный кризис – в этот день он проснётся в шесть и НЕ встанет с постели. Или вообще проспит. Тогда… Что она будет делать тогда – пока неизвестно. Одно понятно – если мужчина, приближающийся к пятидесяти, начинает менять привычки, его жене пора начинать тревожиться.

Это было главной причиной, по которой она не требовала

его ухода со службы. Хотя пенсия уже была им выслужена – и, видит бог, неплохая, больше, чем многие зарабатывают в Москве! – её пугало именно неизбежное в этом случае изменение его ритма жизни, такого равномерного и предсказуемого. Иногда муж казался ей машиной, механическим болванчиком, изо дня в день крутящимся по одному и тому же маршруту. Смешно, он порой месяцами в командировках. Но и там, можно было не спрашивать, он вставал в шесть. Если даже спал два–три часа.

Однажды она спросила, чем вызвана такая фанатичная привязанность к устоявшимся привычкам. Вопрос был задан шутливым тоном и подразумевал такой же шутливый ответ, с чувством юмора у него был полный порядок. С серьёзным видом, однако, он начал объяснять ей, что ежедневное повторение одних и тех же действий становится для человека неким ритуалом, молитвой. Сделал всё как надо, условно говоря, встал с той ноги, и день задастся, нет – ну уж не обессудь… Суеверие такое, пояснил он тогда и смущённо улыбнулся. А увидеть Виктора Хозина смущённым само по себе было не так-то просто.

Не открывая глаз, она прислушивалась, как оживает, пробуждается от зимнего сна квартира. Вот в соседней комнате закашляла Лара. Она болела уже две недели, а третья четверть определяющая, занятия пропускать нельзя. Впрочем, завтра на выписку. Маринка наверняка спит без задних ног, просидела опять, засранка, всю ночь за ноутбуком. Под утро, когда выпитая неурочно перед сном чашка чая попросилась на выход, она, идя по коридору, увидела полоску света, пробивавшуюся на паркет из-под двери комнаты старшей дочери. Надо было зайти и стащить с головы наушники. Заодно посмотреть бы, с кем она там общается. Лара под большим секретом недавно рассказала матери, что у Марины завёлся взрослый поклонник из Австралии, вроде бы даже приличный, вот они и переписываются каждую ночь. У них-то в Канберре день, ему в своём офисе делать нечего – вот и строчит. Хам какой – мало того что дурит голову московской старшекласснице, так ещё и делает это, когда ему удобно. Надо будет с Мариной поговорить – на носу ЕГЭ. Трудно рассчитывать на большой балл, когда весь день этим носом клюёшь.

На кухне звякнула чашка, послышалось недовольное бурчание. Она невольно прыснула в подушку. Муж передвигался по квартире как шпион. Он всегда ходил очень тихо, даже когда располнел, как-то по-особому ставя ноги. По её просьбе он объяснил ей принцип: сначала наступаешь на пятку, потом переносишь вес на переднюю часть стопы. Она попробовала – оказалось неудобно. Ничего, сказал он тогда, главное привыкнуть – потом и сама не будешь замечать, что так ходишь. Сохраняют же матросы походку вразвалку, даже когда не на корабле. Она представила себя ходящей вразвалку – не лучший вариант. Благоверный в ответ лишь пожал плечами – дело твоё. В этом был весь Хозин; он много знал, но насильно знаниями ни с кем не делился.

Может быть, он был другим в молодости? Она беспокойно заворочалась, мысль ей не понравилась. Она была второй женой своего мужа, и это обстоятельство её раздражало. Ревность не отравляла ей жизнь, повода он ей никогда не давал: не опаздывал с работы, не предупредив, что задержится, брал трубку, когда она звонила. Всё это не говоря уже об отсутствии посторонних запахов, волос, следов помады. Тем более, многократно обыгранных в анекдотах забытых трусиках в кармане пиджака или упаковок презервативов. Короче, сомневаться в его верности за семнадцать лет совместной супружеской жизни ей не приходилось. И лучшей порукой этому было то чувство

спокойной, равномерно текущей жизни, которое наполняло её существование последнее десятилетие брака, особенно после рождения младшей дочери. Это были хорошие годы. Она прожила их в своё удовольствие за спиной мужа. Да, диссертацию так и не дописала, карьеры не сделала, ну и что? Так ли это было нужно? Зато растила детей, готовила, держала в чистоте дом, чтобы ему можно было отдыхать после работы. На их дачном участке она вырастила такой цветник, предмет зависти соседей – впору магазин открывать. Были на этот счёт мысли, может быть, она ещё этим и займётся, когда дочери вырастут окончательно. Спокойная жизнь в достатке. Родители, слава богу, здоровы, справляются со всем сами. Что ещё нужно для счастья?

Но в этой гигантской бочке мёда была и маленькая ложка дёгтя. Где-то жила другая женщина, которой предназначалось всё то, чем пользовалась она. О причинах своего развода Хозин при их знакомстве говорил неохотно, обтекаемыми фразами. С трудом даже удалось вытянуть из него её имя. Как можно расшифровать фразу «не сошлись характерами»? Для того, чтобы это осознать, ему понадобилось четыре года? С его-то умом? Ни одной фотографии его первой жены в квартире не было – даже не понять, что в ней внешне было не так. Несколько лет назад, обсуждая общего знакомого, который женился в очередной раз, она как бы невзначай, не рассчитывая на ответ, задала вопрос о ТОЙ.

Жива, неожиданно сказал Хозин. А потом замкнулся как устрица, видимо, горько сожалея, что ляпнул не подумав. Это стало поводом для нешуточных душевных мук, на пике которых она даже подумала о разводе. Но потом остыла: было бы удивительно, если бы имея доступ ко всем информационным базам, он с его-то педантизмом не отслеживал судьбу не последнего в его жизни человека. Это был как дамоклов меч, висящий над головой. Когда они познакомились, она, боясь отпугнуть его от себя излишней дотошностью, вопросов почти не задавала. Лишь узнав о беременности, когда рассказала о ней и увидела его изменившееся лицо, на котором была странная смесь радости и испуга, она неожиданно для самой себя выпалила: есть ли у него дети? Нет, последовал ответ. Она поверила и, похоже, услышала тогда правду. По крайней мере, алиментов он никому не платил. И на том спасибо.

Ну, была и была. И ведь не ревнива вроде, а думать о другой, пусть бывшей и до неё, неприятно. Ведь не просто так он на ней женился. Значит, были чувства. Почему же они ушли? И ушли ли в действительности?

А может быть, завтра она появится на пороге и скажет ему, что готова всё начать сначала. Только для этого нужна сущая малость: бросить нынешнюю жену с двумя дочерьми. Как он поступит тогда? Откажется и закроет дверь? Она надеялась на это, но уверена ли она, что именно так и будет?

Нет.

И вот это-то и заставляло ей порой ворочаться в постели рядом с мерно похрапывающим мужем. Заставляло хмуриться, видя на своём отразившемся в зеркале лице очередную появившуюся морщину. Она не боялась молодых соперниц. Она боялась той, которая была рядом с её супругом, когда он был молод.

Она отбросила одеяло и села на постели. Поискала глазами тапки; один почему-то выглядывал из-под прикроватной тумбочки. Наверное, задела ногой, когда возвращалась после предрассветного «пись-пись». Сунув ноги в привычную мягкость войлока, она поправила перекрутившиеся за ночь бретельки ночнушки, набросила на плечи розовый халат. Подошла к туалетному столику. В зеркале отразилась тридцати восьми, ладно, без нескольких дней тридцати девятилетняя женщина. Довольно красивая, по её скромному мнению, пусть и не с идеальной фигурой, зато без следов оплытия, какие бывают у дважды и более рожавших. А она ещё молода и может родить ещё. И не раз. Захочется ли ей этого? Наверное, нет. Забеременей она сейчас, ребёнок родится, когда ей будет уже за сорок. Вырастет и начнёт стесняться перед друзьями старой матери. Нет, лучше не надо.