Змеесос

Радов Егор Георгиевич

Миша обнажил член и быстро отрезал его. Он брезгливо приподнял этот член за кончик крайней плоти и сморщился. Потом положил в траву рядом с собой.

— Можно и его скушать, но вообще я люблю вырезку! Миша сказал эти слова и улыбнулся, ощутив счастье. Он вдруг почувствовал себя сильным, мужественным существом, которое живет настоящей мужской жизнью. Он положил свою ладонь на грудь тела перед собой и погладил ее так, как гладит женщина или педераст. Он наслаждался своим могуществом и властью,

и был готов еще долго размышлять и думать, растягивая удовольствие, что же, все-таки съесть.

— Вырезку! — крикнул Оно, поворачивая труп спиной кверху. Процесс вырезания вырезки занял немного времени, потому что нож

был очень острым, а Миша — очень ловким. Отрезая сочащуюся кровью мякоть, Миша подумал, а не надругаться ли ему над жертвой, но тут же отмел эту мысль, поскольку не являлся педерастом, как некоторые.

— О, если бы ты был женщиной, друг мой! — патетично воскликнул Миша Оно, доотрезая филейную часть.

Когда процедура была закончена, Миша положил предназначенное для готовки мясо на траву, рядом с членом. Потом он замер на мгновение и сказал:

— А в принципе, я поджарю тебя всего!

Это была удачная мысль — и через некоторое время уже все тело Александра Ивановича, насаженное через задницу на кол, румянилось на углях; а рядом, на отдельных шампурах, допекались до абсолютной готовности и сочная поджаристая вырезка и покрытый аппетитной корочкой вкусно пахнущий член.

— Просто пальчики оближешь! — сказал Миша Оно. беря в руки шампур с членом.

Подув на лакомого вида головку, от которой шел пар, Миша откусил ее, разжевал и проглотил. Вкуснота была необыкновенная; и Миша доел весь остальной член, слегка задыхаясь от того, что было слишком горячо. Когда части члена утрамбовались в желудке, Миша положил шампур рядом с собой и стал смотреть на вырезку, которая вот-вот должна была поспеть. Он сидел так минут пять, потом вдруг что-то случилось.Что-то лиловое возникло во всем, некий свет, идущий сверху и отовсюду, какое-то свечение каждого предмета; все стало живым, все наполнялось смыслом и истинным бытием. Миша пристально смотрел вперед и не видел того. что должен был видеть; он видел свет — чистый и нежный, как цветок лилии, он видел резкие цвета и их сочетания; цвета сочетались друг с другом, как любовники, они не смешивались, не переходили плавно один в другой, но были вместе, и словно держались за руки; и в огне были любые цвета и даже какие-то женские ноги в лиловых туфлях, вздымающиеся к небу, и Миша был готов целовать эти туфли и тоже взлететь в небо, и он чувствовал, что все возможно, и истинный миг настал.

— Что это… — пробормотал он и удивился своим словам. и каждый произносимый звук продолжался целую вечность. — Что… это… такое… Это… тело… отравлено. В нем… яд…

Мир стал лиловым и одновременно разноцветным. Нет — были самые любые цвета, цвета, которых не существует, но свет был лиловым, и свет был везде. Можно было общаться с любым предметом, но этот предмет больше не являлся собой — он был частью всего, и он жил, так же, как и ты, и ты не только любил, но и уважал его. Миша взял в руки травинку и понял, что готов говорить с ней, как с собственной бабушкой, и она будет самой высшей бабушкой из всех возможных. Но она не была бабушкой, она была травинкой, и это было самое чудесное открытие — то, что она травинка, а не бабушка, и с ней можно говорить.Призрак чего-то женского возник в воздухе. Он был лучшим из всех и звал куда-то вдаль, куда-то вон из этого мира. Все, что угодно, ждало индивида, раскрыв объятия. Все, что угодно, было рядом, было здесь. Искомый мир был именно здесь. И все опять начиналось.Миша Оно посмотрел внутрь себя, закрыл глаза и перестал ощущать предел. Миша Оно сорвал травинку, зажал ее в ладони, лег на спину и прекратил существование. Артем Коваленко умер.

Глава первая

Ничего не было. Иллюзии, и попытки создать историю, и желание сотворения страсти пробовали сделать что-то, но ничего быть не могло.Миша Оно проснулся поздним утром в своей одинокой постели и изумился тут же нахлынувшему на его память целому каскаду какой-то надличностной невыносимой информации. Он вмиг ощутил все свои бывшие появления здесь — в мире поставленной свыше задачи — и эта сверхнаполненность души тайнами главной суеты, бывшими одновременно

и страшными и смешными, отягощала собственную новорожденную Мишину личность, которая, однако, была пуста, словно только что купленный портсигар.Когда-то — Степан Яковлев, когда-то — Артем Кибальчиш. когда-то — Сергей Шульман, теперь — Миша Оно. Можно проникать в самую глубь времен и существовании, даже до того, что… Впрочем, это все равно.Однажды особь выпустили наружу. Поправив манжеты и выпив кофе, индивидуум сел в кресло и положил ногу на ногу. Все, что было, присутствовало как впервые — простая весна убивала собой любые смыслы и задачи, и можно было в самом деле придумать что-то новое и начать этот день с радости знания всех предыдущих путей.

— Чистая работа! Свершилось, — сказал то ли Миша Оно, то ли Элоиза Герасимова, любуясь на собственную явленность здесь, сейчас.

Наверное, в этом мире было воскресенье, поскольку бытовая прапамять не заставляла индивида вскакивать с места ночных сновидений и грез, чтобы мчаться производить духовный или материальный продукт в специально отведенном для этого месте, а напротив — позволяла существу отдохновение замереть в постели и размышлять о том, чем же наполнить отведенный ему сегодня отрезок существования, который был свободен от каких бы то ни было планов и задач, как джазовый музыкант, решивший сыграть что-нибудь эдакое без любых тем и нот для импровизации.Все смешалось в голове Миши Оно. Он будто бы только что родился и осматривал свое мужественное тело с чувством удивления и любопытства. Он понял вдруг, что, если он начнет вспоминать свои бывшие рождения, которые он знал превосходно, он может дойти и до некоего начала, решив попутно различные вопросы бытия, волнующие людей и богов, и отгадать тайны мироустройства, найдя исходную точку, откуда произошло все остальное, в том числе и он сам; но точка эта скрывалась где-то в далекой глубине памяти, покрытая многочисленными слоями прожитых жизней, эротических воспоминаний и правильно понятых философских систем, поэтому ее поиск был достаточно длительным и кропотливым делом, требовавшим усидчивости и внимания, а заниматься всем этим с утра пораньше было очень лень.

— Фиг с ним! — воскликнул Миша Оно, ударив рукой по постели. — Я решу тайну Всего завтра на работе. Сейчас нужно подумать о том, чем же все-таки занять самого себя.

Это тоже было не так просто. Очевидно, где-то существовали друзья и подруги, наверное, еще из прошлых жизней, и Мише захотелось найти их и провести этот день как-нибудь глупо и просто, как и подобало существу, способному знать все. Но где же эти люди, куда они все делись, где же предвкушающие беседу друзья и желающие честной драки враги; где же вся эта прелесть чужих домов и женщин, и коньяка и самодельных наркотиков и любви? Миша икнул и пошел в гости.И вот он шел по улице, удивляясь незнакомым, но хорошо понятным личностям, которые были повсюду. Все всматривались друг в друга, желая вспомнить прошлое и найти былых близких. Все люди — одно и то же, и Миша перестал их различать; даже половои признак был, в сущности, фигней, а то, что лежало в основе всего, кажется, было очень ординарно.

— Нет, я выясню это завтра! — сказал Миша, приостановив свои мысли на этом месте.

— Здравствуйте, Александр Иванович! — сказал ему старик, заглядывая прямо в глаза.

— Привет, Илья! — ответил Оно, протягивая руку.

— Ну уж нет! — рассердился старик. — Когда я был Ильей, ты вообще представлял из себя крошечную малютку по имени Параша и умирал от изнасилования в фешенебельной больнице. Моя фамилия — Хромов, мы с вами встречались в тюрьме. Я был вашим следователем и сильно вас пытал, помните?

— Да это было приятно, сука!.. — воскликнул Оно. — Я на целую вечность запомнил клевость твоего кастета, когда ты бил меня по черепу, пытаясь проломить его. Было нормально — прямо как в книжке.

— Я старался, — скромно сказал старик. — А помните, как я измывался над вашим половым органом? Как я резал вам мошонку?

— Это было чудно, старина! Просто прелесть! Такого блаженного страха и отвращения я, пожалуй, никогда не испытывал!