Змеесос

Радов Егор Георгиевич

— Садись. — сказал Дима, показывая на какой-то швеллер.

— Сейчас я объясню тебе. «Пупочка» — это замечательная вещь! А ну, принесите мне одну штуку.

Тут же Саша и Коля немедленно притащили темную «пупочку». Неожиданно откуда-то вышел маленький человек, закрыл дверь контейнера и сказал:

— Я поехал. Прощайте, я выгрузился, все.

— До свидания, Иван Петрович. — сказал Дима, наблюдая, как человек сел в кабину, закрыл дверь и умчался прочь. — Итак, смотри, Миша! «Пупочка» состоит из двух половинок, скрепленных пружиной специальной конструкции. Пружина очень тугая, поэтому эти две половинки, называемые также «створками», очень плотно прилегают одна к другой. Одна из створок чуть-чуть больше другой, она называется «зоной». Другая, поменьше. — «гона».

И на «зоне» и на «гоне» есть специальные ручки. Кроме этого, внутри есть особый механизм, который при растяжении пружины на нужное расстояние фиксирует «пупочку» в таком положении. Итак, операция очень проста. Два индивида берутся за ручки — один за «зону», другой за «гону». Со страшной силой нужно тянуть на себя, привлекая к этому весь вес своего тела. Наконец, раздается характерный щелчок, и начинает пищать синий динамик — «пи-пи-пи-пи-пи…» Это значит, что «пупочка» раздвинута. Ее берут за те же ручки и укладывают в штабель в красном низком здании. Я сказал. Вопросы?

— А за что лучше тянуть-за «зону» или за «гону»? — спросил Миша.

— Ну что я могу сказать, дружище… — улыбнулся Дима. — Это большая проблема. Конечно, тянуть за «гону» легче, поскольку она имеет меньшую массу. Но приятней ли? Многие считают, что нужно тянуть только за «зону», чувствуя свою огромную силу, преодолеваемые трудности и превосходство перед партнером, который «хорошо устроился», выбрав «гону».

Бывают также твердые сторонники справедливости, эдакие убежденные апологеты закона и права, которые считают, что необходимо чередоваться, берясь то за «зону», то за «гону». Конечно, часто бывает так, что получается нечетное количество «пупочек», но в таком случае последний раз бросают жребий. Есть еще и сторонники чистого случая, которые перед раздвижением несколько раз бросают жребий и берутся за «зону» или за «гону» в соответствии с ним. Бывают еще и те, которые любят исключительно «гону», потому что кайфуют от легких тяжестей и собственной лени. Обычно они подбирают себе пару из любителей только «зоны», на манер активных и пассивных гомосексуалистов. У нас тоже есть такая пара — это Петя и Ваня.

— А что же вы посоветуете мне? — спросил Миша.

— Мы будем по справедливости! — вмешался Саша. — Я уже все подсчитал. На нашу долю приходится двадцать семь «пупочек», поэтому будем бросать жребий.

— Хорошо, — согласился Миша, и Саша вынул из кармана оранжевую дощечку.

— Вот, — сказал он, — Здесь нарисован тополь, пронзенный стрелой, а здесь — жареная курица. Эта сторона называется «зубячка», а эта — «бер». Итак, что ты говоришь — «зубячка» или «бер»?

— «Зубячка», — сказал Миша Оно.

Саша немедленно подкинул палочку и крикнул:

— «Бер»! Я выиграл. «Гона» — моя. Но поскольку ты раздвигаешь впервые, я уступаю ее тебе. Это мой подарок.

— Спасибо, — растроганно произнес Миша и посмотрел направо.

— Вперед! — скомандовал Дима, и все бросились к лежащим «пупочкам», словно к счастью или к лучшему из всего возможного или существующего.

Оказавшись перед объектом применения своих сил, Миша увидел улыбку Саши, стоящего напротив, и взялся за лиловую ручку на «пупочке», приготовившись к напряженной работе по раздвижению и укладыванию в штабель этих загадочных темных вещей, лежащих здесь, чтобы потом, увидев в них все закоулки мироздания и ничто, сесть на успокоительный швеллер, или на асфальт, и ощутить переполненное смыслом опустошение, состоящее из красивых картинок перед глазами, слов и запахов, а затем где-то вверху, если туда обратить взор, обнаружить некий рай цвета морской волны с золотом, и каких-то летучих существ, возникающих, как искры, устремленные ввысь; и в сигарете тогда будет заключено понятие вкуса как такового, и восторг станет таким же близким, как Китай. Это была «зона», или «гона» — неизвестно; может быть, на этот раз «створки» оказались одинаковыми и равными, как однояйцевые близнецы; но Саша тоже схватил свою ручку и крикнул: «давай!», упершись ногой в бордюр, и Миша Оно тогда рванул руками на себя свою часть, словно военный летчик, стремящийся резко ускользнуть вверх от вражеских пуль; и услышал легкий звон раздвигаемого ими механизма, преодолевающего собственный сопромат, заключенный в тугой пружине между створок и рабочих рук, и не желающего просто так сдаться и уступить.Борьба между внутренней силой «пупочки» и двумя напряженными индивидами была замечательна, как подлинное испытание, настигшее личность в нужный момент, и несогласного быть преодоленным одним только небрежным усилием воли или физических возможностей; и луна сияла над тужащейся парой, как насмешливый

античный бог-свидетель; и все остальные занимались тем же самым, пыхтя и тяжело дыша, а Дима стоял в стороне и был счастлив, наблюдая все это. Сквозь ночь совершалась работа и отдых; «пупочки» скрипели, как пружины старого дивана при любви; восторг изливался лунным светом на эту ночь и ее обитателей; тянуть и напрягаться стало единственным смыслом и занятием сейчас; лучшее лицо, существующее перед собственным, оказалось лицом солидарного в настоящем деянии напарника; тьма светилась изнутри, как глаза гениальной личности; и наконец, в момент подлинного слияния со сложившейся ситуацией и своим положением здесь, раздался вдруг характерный щелчок и какой-то освобождающий писк "пи-пи-пи-пи-пи… ", и Саша, улыбнувшись, будто получил награду или выиграл поединок, сказал:

— Все отлично, Михаил Васильевич! «Пупочка» раздвинута! И Миша отпустил «зону», или «гону», и с гордостью отметил красоту получившегося предмета, лежащего рядом.

— Теперь я понимаю цель раздвижения! —. воскликнул он. — Только теперь! Слова бессмысленны; объяснения ни о чем не говорят, правила лгут, как изменившие женщины. Но это есть! Только раздвинутая «пупочка» прекрасна, как главная красота; только она представляет из себя все; только она есть прибежище всех чудес, только ее облик…

— Она и еще кое-что, — добродушно добавил Саша. — Давай возьмем эту прелесть и положим ее в штабель.

— Конечно! — воскликнул Оно, снова берясь за ручку створки. — Как я могу не положить ее в штабель; как я могу не взять ее, не любить ее, не чувствовать ее… Я наполнен ею, как луной, сияющей тут же.

— Так берем ее, бери ее, возьми ee!.. — крикнул Саша, берясь за ручку створки.

— Я взял ее, я принял ее, я вижу ее, — прошептал Миша

Оно, сжимая ручку створки.

— Ура, — сказал Саша.

— Уа, — сказал Миша.

Они взяли раздвинутую «пупочку», прекрасную, словно лучший предмет из возможных, и подняли ее, оторвав от асфальта, чтобы нести в сторону штабеля, как ценнейший паланкин, хранящий внутри себя главную номинальную ценность нации. Этот путь был коротким и трудным; вход в здание никто не охранял, как будто это не имело смысла, и другие пары точно так же несли раздвинутые ими «пупочки», осторожно протискивая их в проем двери, чтобы ничего не повредить, и исчезали в конце концов внутри, чтобы потом появиться снаружи для новых точно таких же целей и деяний. И Миша с Сашей тоже вошли туда, попав в складскую тьму и пыль, и, увидев штабель, водрузили на него свою «пупочку», а потом вышли оттуда, слегка качаясь и смотря на небо, где все еще была луна, не желающая исчезать.

— Вот видишь, теперь мы свободны до того момента, как мы снова возьмемся за створки, — задумчиво сказал Саша.

— О, да! — воскликнул Миша. — Это — самый приятный путь; я вижу каждый предмет как впервые, и луна для меня теперь — главная суть; и каждый мой шаг наполнен настоящей Реальностью, как перед казнью или при бессмертии.

— Потому что сейчас это состояние кончится, — сказал Саша.

— Ну конечно, друг мой! Берись за «зону», или за «гону» и оплакивай этот миг!

— Сейчас, — прошептал Саша.

§

И путь был закончен. Они вновь взялись за дело, чтобы повторить раздвижение, сопровождаемое щелчком и пиканьем, и снова вернуться в низкое красное здание со штабелем, чтобы опять испытать радость обратной дороги, а потом взяться за створки. Так было несколько раз, и, казалось, что это никогда не кончится; и другие рабочие заученными движениями выполняли все, что нужно, иногда улыбаясь, а иногда произнося какой-нибудь звук; и Дима сел на швеллер, радуясь четко организованным действиям всех этих существ и нового члена его бригады, которого он нашел сегодня на дороге и взял с собой. Все длилось бесконечно; Миша Оно разграничил каждый период работы и заранее готовился вкусить прелесть отдыха на обратном пути из здания во время самого раздвижения или поднятия «пупочки» с асфальта. «Самое лучшее — самое трудное, — подумал Миша, берясь за створку в восьмой раз. — Именно в ужасный миг подлинно осознаешь радость последующей свободы и отдыха; поэтому пусть будет очень плохо и трудно, но вера в истинное счастье пусть всегда присутствует перед моим взором, как реально существующее бессмертие, или родной город, ставший самым лучшим из всех. Пускай я буду рабом ради свободы и червем ради бога; ведь если бы было наоборот, мне пришлось бы мечтать об ужасе, убогости и вечной тоске».