Змеиный поцелуй
Шрифт:
— Офонасей верит в Распятого, верит по-детски, наивно, но глубоко, только вот на ындийских жёнок не может смотреть без вожделения. Очень переживает по этому поводу. Грех весьма простительный для примитивного человека.
— Здесь ты, почтенный, преступно легкомыслен. Миражи чувственности будут мешать Офонасею усвоить нашу религию, а за ней — будущее. Мы не можем пренебрегать малым, особенно на первых порах.
Махмет низко опустил голову:
— Таков я, ничтожный.
— А что ты скажешь о его витийстве?
— Я читал его записи в Джуннаре, пока он спал. Повесть об
— И в чём же оно проявляется?
— Православные молитвы написаны на персидском, арабском и других языках. Для русича, знающего языки, становится понятным одиночество Офонасея. И возможный читатель, пожалуй, будет сопереживать. Весьма интересно и ново! Потом: ындийские, арабские, персидские слова и целые фразы перемешаны — создаётся некая акустическая экзотика. Опять же для возможного читателя создаётся иллюзия путешествия весьма далёкого. Это тоже ново для современных текстов. А процесс угадывания некоторых слов создаёт некое напряжение. У Офонасея свой путь, и острая новизна его приёмов подкупает.
— Офонасей уже не молод, почтенный.
Махмет пожал плечами.
— Как сказал в своё время один чинский [20] мудрец: «Только после восьмидесяти прожитых лет я стал понимать линии рыб и растений».
Раджа кивнул, как кивает человек, привыкший повелевать тысячами.
— А повесть об иудее Фоме содержит нововитийные открытия?
— Подробно он описывает те места, где апостол попадает в ситуации, отдалённо напоминающие те, в которых побывал сам Офонасей. Здесь для нас зацепка, божественный, — Махмет лукаво улыбнулся.
20
Чин — Китай.
— Я понял тебя, почтенный.
— И если Офонасей прочитает евангелие Фомы, то сможет косвенно упомянуть в своём труде строки, вставленные нашими братьями.
Раджа удовлетворённо кивнул, как кивает человек, привыкший повелевать тысячами.
— Да окажутся правдой твои слова!.. Только запомни, почтенный, иудей Фома евангелия не писал. Оно всё, от первой до последней строчки, написано нашими братьями. Это необязательно знать Офонасею, но ты должен это знать.
Они заговорили на непонятном языке, и стражник, стоящий за троном раджи, угадывал лишь отдельные слова. В конце разговора раджа протянул Махмету тугой мешочек:
— Я бы наградил тебя, почтенный, свободной от налога землёй, но ты должен возвращаться в Персию и продолжать трудиться над тем, чтобы со временем эта древняя земля стала землёй эзотерического магометанства.
Махмет принял дар с глубоким поклоном.
— Слава Аллаху, я исполнил своё поручение. И мысленно, божественный, я всегда буду пребывать у твоего стремени, — и с этими словами он удалился.
— Да сохранит тебя молитва пророка, — раджа лукаво улыбнулся и тихо рассмеялся: — Аминь.
19
Наверху зашипела змея, и сквозь её шипение Офонасей услышал голос молочницы Анасуйи:
— О, уважаемая змея с девичьим сердцем! Отведай козьего молока, которое я принесла для тебя.
Шипение змеи прекратилось.
— Я принесла твоему подзащитному воды, чтобы он утолил жажду, и риса, чтобы он утолил голод. Я принесла горстку риса и тебе, уважаемая змея, — говорила Анасуйя, прищёлкивая языком, — никто не посягает на твою любовь… Отойди же! Отойди!.. Поверь мне, благородная змея, не любовная страсть влечёт меня к ятри. Мне кажется, он не причастен к тому, что произошло с Аруном. Я пришла, ибо нужна ему… Ятри!!! — обращалась она уже к пленнику, по стене почти бесшумно скользнула верёвка, к концу которой был привязан узелок. — Такое несчастье, ятри, такое несчастье!
Офонасей осушил кувшин.
— Ведь это не ты, ятри, ударил сына брахмана?
— Нет, Анасуйя, не я, — Офонасей гулко дышал в пустой кувшин.
— А кто?
— Этого я не знаю.
— А где ты был, когда это случилось?
— Да уединился по нужде!.. А когда опростался, выхожу, а…
— Плохи твои дела, ятри! Если сын брахмана умрёт…
— Так он жив?! Арун жив?
— Жив, но очень плох! И с каждым часом ему становится всё хуже и хуже. Он не жилец! Брахман уверен, что это ты… А лоскут? Как лоскут от твоей рубахи оказался в руке Аруна?
— Не знаю. Я оставил лоскут в лесу на колючке. Должно быть, кто-то подобрал и воспользовался им.
— Этому никто не поверит. Но я догадываюсь, кто мог сделать такую подлость.
— Кто же?
— В лесу, неподалёку от нашей деревни, прячутся христиане. Я думаю, сын брахмана нашёл их логово. Они и решили убить его. Да ещё так подстроили, чтобы обвинили тебя.
— Христиане не могли так сделать! — горячо возразил Офонасей. — Христос проповедовал: даже не помысли об убийстве, — добавил Офонасей, поглаживая пористый бок кувшина.
— А разве христиане слушают Христа? Может, у вас, на севере, по-другому, а наши христиане только языком говорят «не убий», «не укради», «не прелюбодействуй». А сами могут украсть ребёнка и распять его на своём празднике. Страшные люди, — секретничала Анасуйя.
— Ты ошибаешься, — возразил Офонасей женщине и дёрнул за верёвку. — Христиане никогда ничего подобного не совершали.
20
В душной влажной темноте заброшенного колодца, чтобы побороть тяготы ожидания, Офонасей мысленно писал повесть о святом апостоле Фоме.
«Когда караульный — солнце — сошёл со своего поста, а стражник — месяц — занял своё место, узник на дне пересохшего колодца услышал почти бесшумное скольжение верёвки. К концу её был привязан узелок.
— Фомо-о, — донёсся сверху призывный женский шёпот, — Фомо-о…
Голос казался знакомым. Фома согнал с шеи комара и посмотрел вверх. «Я здесь», — хотел сказать узник, но во рту так пересохло, что Фома не услышал своего голоса. Язык его треснул от жажды. Узник осторожно дотронулся до спущенного узелка. Через материю пальцы почувствовали прохладный кувшин. Ноздри Фомы задрожали от радости.