Змеиный взгляд. Этюды

Раньше, бродя по лесам, окружающим деревню, я замечал в них единственных ползучих гадов — ужей, они, как известно, в отличие от ядовитых сородичей, отмечены оранжевыми или жёлтыми пятнами на чёрных макушках. Лишь однажды за многие прежние годы встретилась мне гадюка — под желтевшим ореховым кустом, усыпанным соплодиями спелых орехов. Нынешним же летом, едва сошёл я как-то раз в солнечный полдень с рейсового автобуса и ступил с асфальтовой ветки большого шоссе на грунтовую проезжую дорогу,

Потом и жена моя Вера Владимировна наткнулась на гадюку, притаившуюся в опасной близости от людей. К вечеру, повязав голову выгоревшим цветастым платочком, бойко, как молодая, пошла жена в огород прореживать морковь, но неожиданно вернулась в избу, где я растапливал русскую печь, подкладывая под сложенные в клетку поленья горящую бересту.

— Глянь, какое страшилище там сидит! — сказала Вера и мотнула головой в сторону двора, нервно поёживаясь при этом и посмеиваясь. — Пойдём! Я боюсь!..

Огород наш, ухоженный ею (жена знаток и любитель подсобного хозяйства, а я у неё тут на подхвате), невелик: всё маленькие грядки, и одна из них — грядка моркови, вскопанная возле кустов смородины, под старой «китайской» яблоней, раскидистой, как баобаб (на картинках), на которой вызревает множество плодов размером с вишню.

Приблизились к морковной грядке. Вера Владимировна указала пальцем на красную пластмассовую лейку, оставленную в междурядье, и произнесла почти шёпотом:

— Там…

Лейка с прошлого дня оставалась в огороде. Долгое время шли затяжные дожди, и она не была нужна; но дальше распогодилось, несколько дней сияло солнце, и вчера мы искусственно оросили подсохшие грядки, черпая воду из железной бочки под водостоком. Наверно, змеи оттого и размножились так сильно, что в мае, июне, июле на земле скапливалось много влаги, они ведь её любят. Я, было, взялся за лейку, но вдруг поостерёгся и заглянул в неё, нацепив очки, которые до этой минуты держал в кулаке. Склонился над лейкой и разглядел на дне гадюку, показавшуюся мне на красном фоне совсем чёрной. Кто не содрогнётся, увидев перед собой ползучего гада? Вздрогнул и я от пробежавшего по позвоночнику морозца, от первобытного страха и в первый миг отпрянул, но набрался храбрости и не шибко стукнул по лейке ногой.

На дне её оставались капли воды. Змея лежала в сырости, свернувшись кольцами посреди вытянутого днища, но от моего тычка ногой в лейку она подняла треугольную голову с зубчатым рисунком, тянущимся дальше по хребту, и, выбрасывая изо рта чёрную нитку языка, недовольно на меня посмотрела. Я сразу её понял. Если бы змеюка могла говорить, то сердито сказала бы примерно следующее: «Почто бухаешь, спокою не даёшь? Что я тебе такого сделала? Помешала, да? Место в твоей лейке пролежала? Сладил с маленькой?»

— Проваливай! — говорю. — Ползи в лес! Ты ядовитая, мы тебя боимся. Не захочешь, да при случае ужалишь. Это в тебе природой заложено.

Змея вылезла на землю, но не в ровный заводской вырез лейки, а в пролом, не помню, когда и отчего образовавшийся на верхнем скруглённом углу пластикового сосуда. Вяло навиваясь, она нехотя двинулась по междурядьям за пределы огорода. Пару дней мы с Верой ходили по двору осторожно, поглядывая себе под ноги, побаиваясь, но гадюк, похоже, в усадьбе больше не было, и бдительность в нас притупилась.

Вскоре мне понадобилось сходить на пепелище дома, сгоревшего неподалёку. На краю пепелища, куда я пришёл с ведром и лопаткой, остались не тронутые огнём древесные опилки, зачем-то некогда привезённые в усадьбу хозяином и насыпанные на землю толстым слоем. Опилки меня и интересовали. Они нужны были нам с женой для определённых нужд, и я таскал их отсюда несколько раз за лето. Присел на корточки и стая ковырять лопаткой. Спину сквозь рубашку жарило солнце. Со временем опилки побурели, заросли, в них копошились жучки, муравьи, и прежде чем складывать в ведро полезные нам отходы лесозаготовительного производства, я старался выбирать из них траву с переплетёнными корнями и букашек. Вдруг заподозрил, что кто-то за мной подсматривает сбоку; повернулся и ахнул, увидев рядом гадюку. Змея устроилась на закоптелом кирпиче, отвалившемся от фундамента сгорелого дома, и грелась в солнечных лучах. Так же, как та, в лейке, она собралась кольцами и так же вскинула голову, чтобы посмотреть, кто нарушает её покой. У гадюки глазки маленькие, бисерные; но от их пронизывающего взгляда мне стало не по себе. Голова змеи покачивалась сбоку набок и медленно поднималась выше, словно пресмыкающееся изготавливалось для броска. Подхватив ведро, я отступил задом и набрал опилок подальше от гадюки. «Вот тебе хороший урок. Если змей вокруг не видно, это ещё не значит, что их поблизости нет. Надо быть начеку в своём огороде, а то нечаянно наступишь, и тяпнет за ногу», — такое умозаключение вывелось у меня само собой.

Рано утром, взяв ивовые корзинки, служившие нам много лет и чиненные-перечиненные, обув резиновые сапоги, собрались мы с женой по грибы, по лисички, которых в недавнюю дождливую пору развелось в лесу множество. Когда лисички росли в изобилии, мы носили их из леса чуть не каждый день и сдавали городским скупщикам, ездившим на «уазике» с крытым кузовом. Платили скупщики мало, но всё же кое-что мы зарабатывали «для поддержки штанов»; прошлым летом, например, выручили за лисички четыре тысячи восемьдесят девять рублей.

Пошли по ветке шоссе. Асфальт от росы был влажен, и от него в тёплый воздух, прогревавшийся солнцем, струился пар. По дороге попадались нам мёртвые птички, целые и ещё тёплые, и раздавленные, размазанные колёсами по асфальту; птичек сбивали машины, проезжая тут редко, зато на огромных скоростях, особенно легковые «иномарки». Целых мёртвых птичек жена моя брала, гладила, жалела и клала на обочину. Вблизи деревни по сторонам дороги раскинулись поля, справа ровные, а слева холмистые — уже местами и не поля, а мелколесье, «мелятник» (при коллективном сельском хозяйстве все эти земли распахивались), за полями стояли густые леса. Впереди нас лес сходил с крутой горы и поднимался в крутую гору. Над низиной держался туманец. Дорога в низине была ограждена белёными железными полосами, привинченными к стойкам; за охранительными загородками зияли глубокие овраги, поросшие деревьями, кустами и папоротниками. В здешнем лесу много встречалось страшноватых оврагов. Эти дикие балки деревенские жители звали «приклонами». Мы с женой и нацелились на «приклоны», где в урожайные годы лисичек росло видимо-невидимо, и мало кто их там собирал из-за тяжёлого и небезопасного передвижения по обрывистым откосам, дебрям и бурелому.

«И конечно, лесные овраги кишат теперь змеями», — рассудил я и поднял с обочины дороги обломок сухой ветки — не для того, чтобы лупить палкой гадов, но чтобы, дотягиваясь в лесу до лисичек, шуровать ею в траве и отпугивать змей.

— А вон они, лапушки! — воскликнула моя Вера, когда мы достигли дна асфальтовой седловины. Голосок её шутливый, но и встревоженный вознёсся высоко, прозвенел в утренней тишине под куполом ясного неба и отозвался в лесу эхом.

Вера Владимировна шагнула к краю дороги и приостановилась. Видела она без очков острее меня и что-то там на обочине заметила. Я глянул на жену вопросительно, понял, взял из корзины очки, и мы вместе подошли к змеям поближе.