Змей книги бытия
Шрифт:
Тем временем Железной Руке, вызванному в Паси, удалось «спомощью мерзостных фигур и кощунств» обнаружить то место в конюшне, где лежал отравленный груз, который он вырыл и поспешно сжег в присутствии фермера и его работников. «Но в тот же миг, — говорится в подлинном Донесении, — он признался, что сожалеет об этом и что Дух открыл ему, что упомянутый груз был сделан Оком, который умер в 6-ти лье от упомянутого Паси в то самое время, когда он его поднял (не зная, что тот находится в парижской тюрьме). И это оказалось правдой, судя по справкам, которые комиссар Лемарье навел в замке Ла-Турнель, а судья Паси — на месте, что в тот самый день и в тот самый час, когда Железная Рука начал поднимать упомянутый груз, Ок, который был человеком сильным и крепким, мгновенно скончался, извиваясь в странных судорогах и корчах, как одержимый, не желая слышать ни о Боге, ни об исповеди: что ясно показывало, что в порче этих пастухов было нечто сверхъестественное…»
В канцелярии Суда сохранились подлинные документы «процесса, который был проведен по делу упомянутой Железной Руки, детей упомянутого Ока и неких Пьера Малого и Жана-Пастуха, которые были признаны сообщниками…» Далее в Донесении говорится
В 1691 году схватили еще двух колдунов из той же шайки, Пьера Биоля и Медара Лаво, которые были повешены и сожжены 2 декабря 1691 года по приговору, вынесенному бальи округа Паси 26 октября того же года и подтвержденному на сей раз Парламентом за четыре дня до его исполнения.
Теперь мы знаем, что именно наши предки называли «чарами».
Возможно, многие удивятся, обнаружив, что эту гадость обозначали таким очаровательным словом. Всё объясняет этимология; ведь слово «чары» (charme), которое происходит от carmen [306] , означает препарат, ставший действенным благодаря магическим словам, изначально чаще всего ритмизованным — carmina [307] — и иногда произносившимся нараспев: отсюда слово Заклинание (Incantation), которое означает сами слова этой «молитвы» или, точнее, этого словесного проклятия, распеваемого Заклинателем (Enchanteur).
306
144 песня (лат.)
307
145 песни (лат.)
Известно, что самое сильнодействующее колдовское зелье получается из смеси самых необычных, самых несовместимых и самых отталкивающих веществ, способных, прежде всего, смутить дух контрастностью своего соединения. «Ключ к Черной магии» поможет нам понять, почему это так. По очень сходной причине Пико делла Мирандола учит следующей аксиоме: «Самые непонятные слова и внешне самые бессмысленные заклинательные формулы являются наиболее действенными в магическом отношении» [308] . Также не следует удивляться тому, что мы читаем в гримуарах и даже в некоторых служебниках высшей теургии целые слова и фразы, перед которыми бессильна проницательность самых ученых лингвистов. Задолго до Пико делла Мирандолы теософ Ямвлих в своей книге «De Mysteriis»(гл. de Nominibus divinis)разрешал возражение, выдвинутое Порфирием, относительно непостижимого смысла подобных варварских имен, используемых в религиозных церемониях; эти имена, древность которых, по его словам, делает их непонятными, заслуживают нашего глубокого почтения: неизреченные и раскрытые свыше, они стоят ближе к языку богов. Не обсуждая эти взгляды, я лишь отмечаю явное предпочтение, отдаваемое адептами Гоэтии невразумительным речам и неслыханным смесям.
308
В «Оракулах»,приписываемых Зороастру (гл. de Daemonibus et sacrificiis),читаем также: «Nomina barbara nunquam mutaveris; sunt enim nomina apud singulos a Deo data, potentiam in Sacris ineffabilem habentia». («Никогда не изменяй варварских имен; ибо у каждого народа есть имена, дарованные ему Богом и обладающие неизреченной силой при Обрядах»). (Trinum Magicum.Francofurti, 1629, petit in-12, p. 345.)
Подготавливает ли колдун свои зелья для того, чтобы сеять смерть, или же для того, чтобы дать волю разнузданным страстям, он всегда старательно включает в них святые или освященные предметы наряду с наиболее отталкивающими и зачастую непристойными веществами. Это довольно любопытный факт; ведь бредовое желание этого нечестивого диархиста — добиться самого кощунственного и, так сказать, самого интимного осквернения, придав совершенно разнородным веществам, которые он смешивает вместе, чудовищную видимость однородности.
И вновь это неистовое манихейское противопоставление Неба — Аду с целью смешать, спутать, извратить и оскорбить одно посредством другого.
Возьмем в качестве исторического примера признания Мадлен Баван, самой известной монахини из обители св. Елизаветы в Лувье, об одержимости которой мы упоминаем в главе IV. Эти признания были опубликованы в виде мемуаров или автобиографии стараниями п. о. Демаре, священника-ораторианца и младшего духовника из Руана, который был исповедником раскаявшейся Мадлен. В начале главы VI мы читаем: «Не прошло и двух недель, как Пикар (духовник монастыря) под каким-то предлогом пришел в сад, где я гуляла с несколькими монахинями. Тогда у меня как раз были месячные недомогания. Он последовал за нами, и когда мы остановились в одном месте, он вынул из книги, которую принес с собой, Гостию и с ее помощью собрал несколько сгустков крови, упавших на землю. Затем он завернул их внутрь Гостии и, позвав меня за собой на кладбище, взял меня за палец, чтобы я помогла положить всё это в ямку рядом с розовым кустом. Девицы, которых подвергли экзорцизму, сказали, что это было колдовское зелье, дабы разжечь у монахинь похоть. Не знаю, что и сказать на это… но что касается лично меня, то я испытывала очень сильное влечение к этому месту, где меня одолевали постыдные искушения и где я впадала в нечистоту». (Histoire de Magdelaine Bauent, ensemble Uarrest…etc…, par le R. P. Desmarets. Paris, Iacques le Gentil, 1652, in-4).
Каким бы возмутительными ни были эти подробности, мы должны были их привести в подтверждение сказанного [309] .
Зелья, внушающие нечистую любовь, носят характерное название Приворотных, или Philtres(от греческого , «любить»), особенно когда они состоят из эликсиров и напитков, которыми колдун поит свою жертву, или же порошков и электуариев, которые необходимо подсыпать в пищу.
Что же касается смертоносных снадобий, то некоторые авторы безосновательно называют их Philtres…Мы уже видели, что их более точное наименование — груз магической отравы (charge dempoisonnement magique).
309
Избранный нами отрывок, по крайней мере, можно здесь привести; но в том же произведении есть другие места, которые мы не решимся представить на суд Публики. Это досадно для нашего тезиса, но мы питаем уважение к Читателю. Мы ограничимся лишь указанием на весьма интересные с занимающей нас точки зрения двенадцать последних страниц этой книги, хранящейся под номером LK7, 4183 в Национальной библиотеке.
Колдовские чары(. Sortilege)означают обычно любые операции Черной магии. Malefice, менее расплывчатое, хотя всё еще очень гибкое название, обозначает любой колдовской ритуал, совершенный с целью нанести вред ближнему (malfacere [310] ).Что же касается операции, совершаемой на расстоянии, жертва которой должна зачахнуть и захиреть или же умереть, то это Порча(. Envoutement)в собственном смысле слова. «Envoutement, — пишет Элифас, — слово очень сильное в своей галльской простоте, — это действие, состоящее в том, чтобы взять и как бы завернуть кого-нибудьв высказанное желание» [311] .
310
делать зло (лат.).
311
Dogme de la Haute Magie, page 297.
Во всех этих случаях околдованныйпредмет — ни что иное, как сакраментальная материя Порчи, а Волшебство— ее форма.
При Порче материя получает название Вольт(от лат. vultus,«изображение»), а форма называется магическим проклятием.
Вольт классической Порчи — это вылепленная из воска фигурка того человека, которого колдун хочет погубить. Чем сильнее сходство, тем больше у порчи шансов достигнуть желаемого. Если при изготовлении Вольта колдун способен включить в него, с одной стороны, несколько капель священного елея или кусочки освященной гостии; а с другой стороны, обрезки ногтей, зуб [312] или волосы своей будущей жертвы, то он полагает, что имеет в своих руках все козыри. Если же ему удается украсть у жертвы какие-нибудь старые вещи, которые она долго носила, то он считает, что ему крупно повезло, и выкраивает из них платье, в которое одевает фигурку, чтобы она была как можно больше похожа на свой живой прототип.
312
Отсюда просторечное выражение угрозы, ставшее расплывчатой формулой ненависти или просто злобы: «Пусть он остерегается, у меня па него зуб».
Традиция предписывает посвящение этой смешной куклы во все таинства, которые мог пройти адресат колдовства: Крещение, Евхаристия, Конфирмация, Рукоположение и даже Миропомазание, в случае необходимости. Затем совершается проклятие, при котором этот объект колют отравленными булавками и осыпают градом ругательств, чтобы тем самым вызвать ненависть, или же царапают его в предначертанные часы осколками стекла либо ядовитыми шипами, покрытыми мерзкой разложившейся кровью.
Жаба, которой дают имя того человека, которого хотят околдовать, также заменяет иногда восковой Вольт; но церемонии проклятия остаются одинаковыми. По другому способу жабу связывают волосами, добытыми заранее: плюнув на этот мерзкий сверток, его зарывают под порогом своего врага или в любом другом месте, где он бывает каждый день, при необходимости [313] : стихийный дух жабы отныне привязывается к нему и преследует его до самой могилы, если только жертва не сумеет отослать его обратно к колдуну.
313
Вот пример аналогичного колдовства.
Летней ночью 1619 г. могильщик кладбища Сен-Сюльпис, разбуженный лаем своего сторожевого пса, увидел трех женщин, занятых наведением порчи. Они обходили стены церкви, чертя палкой круги на земле. Вскоре они пошли и вырыли ямку рядом с могилой плотника, чтобы положить туда свое зелье. Всё это происходило в нескольких шагах от изумленного могильщика.
Храбрец, вбив себе в голову, что они хоронят жертву какого-то детоубийства, стал советоваться с женой о том, какое решение следует принять в подобной ситуации. Когда он вернулся вместе со своим братом, помощь которого ему понадобилась, все три ведьмы бросились наутек. Удалось поймать лишь одну из них, женщину со дна общества по имени Клер Мартен, которую бальи Сен-Жермен-де-Пре приказал публично высечь.
Однако могильщик и его брат так и не обнаружили новорожденного младенца: «Порывшись костью рядом с усопшим, они нашли баранье сердце, сплошь утыканное реечными гвоздями, расположенными в форме полумесяца, и множеством булавок: жуткая вещь, к которой они не хотели прикасаться руками, но подняли ее и положили на раскаленную лопату…»
После предъявления этого зелья ведьма не пыталась что-либо отрицать; с ней обошлись так мягко, лишь учитывая ее добровольное признание.