Змея, крокодил и собака
Шрифт:
– Ладно, Пибоди, успокойся. – Эмерсон уселся и облокотился на подушки. – Всё не так просто, как выглядит. Иди ко мне, и я объясню.
– Никакие объяснения не окажутся достаточными! – воскликнула я. – Ты самый...
– Подвинься ко мне, Пибоди, – сказал Эмерсон.
Я подвинулась.
После небольшой паузы Эмерсон приступил к объяснениям.
– Этот момент откровения буквально поразил меня; он был ошеломляющим, будто удар тока, и столь же коротким. В течение нескольких следующих дней фрагменты забытых воспоминаний продолжали возвращаться, но потребовалось немало времени, чтобы
– Ну…
– То же самое можно сказать и обо всех положениях, в которые тебе удавалось нас втянуть, – продолжал Эмерсон. Я не видела его лица из положения, занимаемого мной в то время, но в голосе явно звучала улыбка. – В этом случае было разумнее следовать моим собственным планам, пока я не пришёл к определённому мнению. У меня часто возникали проблемы с этим, даже в отсутствие амнезии, с которой следовало бороться.
– Твоё чувство юмора, дорогой – одна из твоих самых привлекательных черт. В настоящее время, однако...
– Совершенно верно, моя дорогая Пибоди. Эта восхитительная интерлюдия не может длиться бесконечно; осталось множество концов, которые нужно увязать один с другим. Буду краток. Преданность по крайней мере одного из наших товарищей подвергалась серьёзным сомнениям. Единственные, кому я мог доверять – ты с Абдуллой, а также, естественно, все наши люди. Но довериться любому из вас означало подставить его под удар и ещё более запутать ситуацию – хотя куда уж больше…
Он прекратил говорить и… занялся кое-чем другим. Наслаждаясь новыми ощущениями, я узнала одну из старых уловок Эмерсона. Его объяснение было шатким и довольно неубедительным. Тем не менее, напоминание о тяжких обязанностях, с которыми ещё предстоит столкнуться, возымело отрезвляющий эффект. Твёрдо, хотя и неохотно, я высвободилась из его объятий.
– Как эгоистична радость, – грустно промолвила я. – Я почти забыла о бедном, благородном Сайрусе. Я должна помочь Чарли с Рене заняться необходимыми приготовлениями. Затем успокоить наших милых родственников в Англии, и угрозами заставить молчать Кевина О'Коннела, и... так много всего… Немедленно напиши Рамзесу, Эмерсон. Надеюсь, ты помнишь Рамзеса?
– Рамзес, – усмехнулся Эмерсон, – был тем воспоминанием, с которым труднее всего свыкнуться. Честно говоря, моя дорогая, наш сын на первый взгляд – что-то невообразимое. Не беспокойся, я уже написал ему.
– Что? Когда? Как ты... Проклятье, Эмерсон, так это ты обыскивал мою комнату? Мне следовало понять – кто ещё мог устроить такой беспорядок?
– Я должен был знать, что происходит с нашей семьёй, Амелия. Мной и до того владели достаточно сильные подозрения после предостережения Уолтера, но по мере возвращения памяти я всё сильнее волновался о нашей семье. Письма Рамзеса очень сильно тронули меня, я не мог оставить бедного парня в мучительном неведении о моей судьбе.
– И оставил в мучительном неведении меня, – огрызнулась я. – Просто скажи одну вещь, прежде чем мы встанем и, так сказать, приступим к новой схватке. Когда ты поцеловал меня в гробнице...
– Я не первый раз целовал тебя
– Я всё отлично понимала. И ты отлично понимал наши взаимоотношения, и даже не пытайся доказать обратное. Но ты... ты... ты никогда так не целовал меня!
– Ах, – сказал Эмерсон, – но ведь тебе понравилось, не так ли?
– Хорошо... Эмерсон, ты жутко меня раздражаешь. И тебе ведь тоже нравилось, не так ли? Запугивать меня, дразнить меня, оскорблять меня...
– Это немного возбуждало, – признался Эмерсон. – Как в дни нашей юности, а, Пибоди? Скажу откровенно – мне понравилось, что за мной опять ухаживают. Не то, чтоб твои методы завоевания сердца мужчины были именно... Пибоди, прекрати немедленно! Ты действительно самая...
Разрываясь между смехом, яростью и другими эмоциями, которые не нужно описывать, я совершенно потеряла контроль над собой. Не представляю, что бы случилось в дальнейшем, но стук в дверь прервал нас на самом интересном месте. Изрыгая проклятия, Эмерсон скрылся в ванной, а я накинула на себя первое, что попалось под руку, и подошла к дверям.
Вид печального лица Рене отрезвил меня. Он мужественно и стойко пытался сдерживать своё горе, но столь острый взгляд, как у меня, не мог обмануться.
– Простите меня за то, что беспокою вас, – произнёс он. – Но я чувствовал, что вы захотите узнать. Мы отвезём его в Луксор, миссис Эмерсон. Он выражал желание быть похороненным там, рядом с Долиной Царей, где провёл самые счастливые годы своей жизни. Если мы немедленно отправимся, то успеем на поезд из Каира. Вам ведь понятна необходимость избегать задержек...
Я поняла и оценила тонкость, с которой он выразил этот неприятный факт.
Я утёрла слезу.
– Я должна попрощаться с ним, Рене. Он отдал свою жизнь...
– Да, дорогая мадам, но боюсь, что нет времени. Так лучше. Он хотел бы, чтобы вы помнили его таким… каким он был. – Губы Рене дрожали. Он отвернулся, чтобы скрыть лицо.
– Тогда мы отправимся вслед за вами, как только сможем, – похлопала я его по плечу. – Необходимо известить его друзей, они захотят присутствовать на поминальной службе. Я скажу несколько слов на эту красивую и уместную тему: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»[254].
Рене повернулся ко мне.
– Предоставьте всё нам, мадам. Когда вы будете в Луксоре, очевидно, остановитесь в поместье? Я чувствую, что мистер Вандергельт хотел бы этого.
– Хорошо. – Я протянула ему руку. Изящным галльским жестом он поднёс её к губам:
– Mes hommages, chere madame. Adieu, et bonne chance[255].
* * *
Я знала, что наша небольшая группа будет в тот вечер удручающе малочисленна, но совсем не ожидала, что в салоне, за исключением Кевина, не окажется никого. Естественно, он что-то царапал в своём мерзком блокноте. Увидев меня, он сделал слабую попытку подняться.