Значит, ты жила

Продолжая свой путь, я мысленно повторял про себя: «Я осенний сад — надо закопать всю гниющую во мне растительность для того, чтобы она удобрила мое будущее».

Фраза мне казалась занятной. Она была весьма претенциозной, к ней можно было примериваться и так, и этак, прежде чем ее отшлифовать. Одна из тех фраз, которые превращаются в конце концов в мудреный набор слов, и их безупречная расстановка губит главную мысль.

— Похоже,

Я вздрогнул. Стефан сидел в шезлонге неподалеку от теннисного корта, еще более элегантный, красивый и наглый, чем всегда.

В этот день солнце пекло вовсю после сезона дождей, размывших землю и размягчивших души. Частицы кварца на поверхности корта вспыхивали ослепительными искорками в розоватом песке.

Я был настолько поглощен своими мысленными упражнениями в изящной словесности, что не заметил Стефана, и он наслаждался моим удивлением, словно сыграл со мной отличную шутку!

Я подошел поближе. На Стефане была шелковая рубашка кремового цвета, брюки из льняного полотна, итальянские плетеные туфли и, разумеется, шарф от «Гермеса», который непонятным для меня образом подчеркивал его безразличный вид пресытившегося человека.

Он указал мне на кресло рядом с собой.

— Присаживайтесь! Что с вашей рукой? Поранились?

— Какой-то ядовитый укус, ужасно болезненный…

Как только вы попадали на территорию его огромного поместья «ле Мусо», у вас появлялось некое удивительное ощущение полной безопасности. Все здесь казалось созданным для того, чтобы существовать вечно. У Стефана, в его саду, ядовитых растений не было. Его жизнь словно проходила на всегда аккуратно подстриженном газоне! Во всем, что его окружало, угадывались большие деньги. В его жилище не было показной роскоши, но все говорило о богатстве. Я не мог не восхищаться этим молодым человеком, хотя и ненавидел его от всей души. Он был молод, силен, великолепен — такие жили во времена Людовика XIV — и необыкновенно остроумен! Последнее в особенности я прощал ему с трудом. Его колкие шутки неизменно задевали мое самолюбие.

— Надеюсь, вы выпьете что-нибудь со мной за компанию: я как раз собирался сказать Ли, чтобы он принес прохладительное.

— Охотно.

Стефан сделал то, чего меньше всего можно ожидать, находясь в саду поместья на Иль-де-Франс: он вытащил из-под сиденья сигнальный пистолет и выстрелил в воздух. Лесные голуби, шумно взмахивая крыльями, взлетели с деревьев. Спустя мгновение на пороге дома появился слуга-вьетнамец в белой куртке, застегивающейся на плече.

— Принесите нам выпить! — крикнул Стефан.

— Странный у вас способ вызывать слуг — прямо как в Техасе, — пошутил я.

— На таком расстоянии от дома — это единственный способ. Или же надо трубить в рог, — ответил мой хозяин. — Я предпочитаю современный вариант.

Его белые зубы сверкали как кварц на корте. У Стефана было красивое загорелое лицо с правильными чертами. Необычайной синевы глаза придавали ему странное выражение… Он напоминал портрет кисти Модильяни именно благодаря взгляду этих глаз, глубокому, словно небесная бездна. Хотя Стефану едва исполнилось тридцать, его виски чуть побелели, и эта преждевременная седина делала его внешность еще более изысканной. Стефан являл собой чудесное животное, на которое не надоедает смотреть.

Он зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью. Зевнул нарочно — я хорошо это понял. Зевок ясно означал: «Мне с вами не очень скучно, но и не слишком-то весело».

Я закрыл глаза, слушая как гудят насекомые в траве. То был сказочный летний звук, который я всегда слушал с волнением, потому что он напоминал мне юность.

Определенно, Стефану очень повезло, что он может властвовать над этим великолепным миром… Здесь солнце пахло редкими растениями и воздух, которым вы дышали, казался легче, чем в любом другом месте. Я сказал ему об этом.

— Весь свой кислород я получаю из Швейцарии, — серьезно заверил он. — А солнце, отражаясь, попадает ко мне с Лазурного берега. Я плачу одному приятелю, чтобы он ловил его зеркальцем на скалах среди цветов…

Ли шел вниз по аллее, вымощенной розовыми плитами, катя перед собой бамбуковую тележку с бутылками.

— Скотч? — спросил Стефан.

— Нет, предпочитаю пиво…

— Два пива, Ли!

Когда слуга удалился, мой приятель поднял свой стакан.

— Скажите-ка, Бернар…

— Да?

— Сколько вы пришли просить у меня сегодня?

— Что за мысль!

— Как! Вы не собираетесь занимать у меня деньги?

— Никоим образом!

— Значит, дела идут?

— Поправляются! У меня есть одна стройка в Мэзон-Лафит… Школьный комплекс…

— Браво! Жирный кусок?

— Весьма.

— В таком случае вы, вероятно, сможете вернуть мне долг?

Я промолчал. Стефан отставил стакан и откинулся в кресле, закинув руки за голову.

— Мой дорогой, Бернар, вчера вечером я, забавы ради, подсчитал, сколько вы мне должны.

— В самом деле?

Дать бы ему по физиономии. Его тон звучал унизительней, чем сами слова. Я ненавидел его как никогда никого другого, исключая мою жену.

— Знаете, чему равняется в общей сложности ваш долг?

— Я не считал.

— Восьми миллионам шестистам тридцати тысячам франков, включая проценты.

Я вздрогнул.

— Черт побери!

Я действительно ни разу не подсчитывал сумму долга. Я предпочитал о ней не думать.

— Кругленькая сумма, а?

— Да уж!

— Мне бы хотелось, чтобы мы подумали о ее возвращении на мой банковский счет.

— Вам нужны деньги?

— Ваш вопрос ничего не значит, старина. Люди, которым нужны деньги — это не финансисты. Я же имею претензию считать себя таковым. Финансистом, у которого бывают минуты слабости, я вам это доказал. Ибо, видит Бог, вручая вам определенные суммы, я не располагал почти никакой гарантией. Ваше дело стоит не больше медной таблички, привинченной к двери; ваша квартира вам не принадлежит, а ваша обстановка — она, конечно, свидетельствует о прекрасном вкусе — в значительной степени утратит свою ценность, попав в лапы аукциониста.