Шрифт:
Абдель Искеру посвящается эта драма в замедленном ритме как свидетельство верной дружбы.
Ф.Д.
Помещение было уродливым, холодным и странным. В сером свете уходящего дня его размеры как бы расплывались. Свет проникал с больного неба сквозь грязную стеклянную дверь. Несмотря на старый стол со створками и разваливающуюся папку для бумаг, оно никак не походило на рабочий кабинет, не помогали и две скамейки, обтянутые искусственной кожей, сквозь широкие дыры которых вылезал конский волос. Большая часть помещения
Прижавшись носом к треснувшему стеклу, Лиза смотрела, как льет дождь над гамбургским портом. Офис, находившийся на самом верху большого склада, напоминал стеклянную кабину подъемного крана. Снаружи сюда можно было попасть по узкой железной лестнице, совершенно заржавленной, перила которой были местами сломаны. Со складом офис связывала другая лестница. Каменная и менее крутая, но и ее деревянные перила оставляли желать лучшего.
Перед Лизой раскинулся серый мир из железа: кишащие людьми бесконечные верфи, где выли сирены и скрежетали лебедки. Она обернулась и увидела сидящего на столе Паоло. Болтая ногами и насвистывая надоедливую монотонную мелодию, он листал богато иллюстрированную газету.
– Я восхищаюсь вами, – вздохнула Лиза.
Паоло с трудом оторвался от газеты. Это был невозмутимый человек с лицом, преждевременно покрытым морщинами. У него был крупный нос, такой же серый, как и все его лицо, и маленькие бегающие глазки с тяжелыми веками.
– Прошу прощения? – прошептал он.
Его голос был спокойным, но язвительным. Она спросила себя, действительно ли он не расслышал или находил удовольствие в том, чтобы заставить ее повторить фразу.
– Я сказала, что восхищаюсь вами, – сказала Лиза.
– Почему?
– У вас еще хватает духу свистеть.
Паоло пожал плечами, затем ловким щелчком большого пальца отправил на затылок свою фетровую шляпу с узкими полями.
– Это машинально, – объяснил он. – Дайте мне сигарету, и я перестану свистеть.
Пошарив в карманах своего белого плаща, Лиза достала пачку американских сигарет и безучастно протянула ее Паоло.
– Я восхищаюсь вами и потому, что вы можете читать, – продолжила она.
Маленький человечек нерешительно глядел на нее. Казалось, он был слегка удивлен враждебным тоном молодой женщины. Но Паоло был мудрым человеком и понимал, что сейчас переживает Лиза.
– Я не читаю, а только смотрю картинки. Да и как я мог бы читать, если не понимаю по-немецки?
Он взял сигарету и закурил, не переставая смотреть на свою спутницу. Паоло находил ее красивой, она волновала его. У Лизы были темно-каштановые волосы, белая кожа усеяна бледными веснушками, а рыжеватые глаза ярко блестели. Паоло увидел две крохотные морщинки в уголках глаз и поразился, что не заметил их раньше.
– Который час? – спросила она.
Почти что не шевельнув рукой, Паоло задрал рукав.
– Шесть часов с мелочью, – ответил он.
– Еще долго, – сказала Лиза.
И она вернулась к окну, за которым лил вязкий дождь, мерно превращая пыль в грязь.
– Как будто разверзлись хляби небесные, правда? – бросил Паоло.
И добавил после короткой паузы, как бы разговаривая сам с собой:
– В определенном смысле, так-то оно и лучше. Потому что легавые не любят плохой погоды.
– О! Знаете ли, немецкие легавые...
– Именно, – сказал Паоло, – сегодня на них длинные прорезиненные плащи, в них им будет неловко бежать.
Подумав, он добавил:
– Во всяком случае, немцы неважные бегуны. Не знаю, заметили ли вы: у них квадратные задницы.
Лиза даже не улыбнулась. Все умерло в ней, кроме этой безумной надежды, которую она несла в себе, как собственного ребенка. Она чувствовала себя серой и холодной, как мрачный горизонт, раскинувшийся у ее ног, как будто была сделана из железа и бетона, может быть, более твердых и ледяных, чем настоящие железо и бетон. Паоло догадывался об этом. Его восхищение было окрашено жалостью. Он раздраженно взглянул на немецкую газету. По его мнению, рисунки были плохими, и его бесило то, что он не понимал подписей под ними.
– Что значит "бис морген"? – спросил он.
– До завтра, – перевела Лиза. – А что?
– Так просто, – вздохнул Паоло, бросая на пол газету. – Под последним рисунком было написано "бис морген", и я не знал, что это значит. Все эти штучки и в Германии и у нас рассчитаны на дуралеев.
Внезапно она подошла к нему с такой решительностью, что он напугался. Резким жестом Лиза подняла рукав Паоло, чтобы взглянуть на его часы. Поняв ее намерение, Паоло согнул руку в локте, чтобы ей стал виден циферблат. Взглянув на часы, Лиза погрустнела, это было видно по ее глазам. Отпустив запястье Паоло, она уселась на продранную скамейку. Он подошел к ней и ласково положил руку на ее плечо.
– Старайтесь думать о чем-нибудь другом, – посоветовал он.
– О чем? – спросила Лиза.
– О чем угодно, только не об этом.
– А вы-то действительно думаете о другом? – явно заинтересованно и настойчиво спросила молодая женщина.
Временами неожиданная мимика совершенно изменяла лицо Паоло, изменяла размеры его головы и смазывала его черты. Можно было подумать, что это лицо сделано из податливой резины и хозяин мог придать ему самые неожиданные формы.
– У меня есть один рецепт, когда что-то не клеется, – подтвердил он. – Я начинаю думать о Монблане. О Монблане при луне.
Паоло замолчал, взглянул на женщину, убедился, что заинтересовал ее, и продолжал:
– Вы когда-нибудь видели Монблан при луне, Лиза?
– Нет, – ответила она.
– Я тоже не видел, – сказал Паоло. – Приходилось видеть Монблан, частенько видел луну, но ни разу – их вместе. Столько упущено в жизни...
Она взглянула на него с каким-то презрением. Он разочаровал ее. Лиза надеялась услышать от Паоло нечто умиротворяющее, как будто он обещал ей это и не сдержал своего обещания. Паоло стало стыдно за ее разочарование. В течение всей своей бурной жизни ему приходилось переживать немало критических моментов, и каждый раз он преодолевал их благодаря своему хладнокровию. Когда дело плохо оборачивалось, он становился чрезвычайно трезвым в рассуждениях, и ничто не могло помешать этому состоянию, но сегодня из-за девушки ему никак не удавалось обрести самоконтроль.