Знак кровоточия. Александр Башлачев глазами современников
Шрифт:
Здесь тупиком кончается дорога.
Любого цвета флаг повесьте на сарай.
Самого занюханного бога
Не привлечет наш неказистый рай.
Политики, ученые, философы, нечестные журналисты часто дискутируют на телевизионном экране о новых несчастьях современной России, о коррупции (этом камуфляжном синониме воровства и грабежа), о детской смертности, о фантастическом алкоголизме и растущей наркомании. И хитро, изобретательно обходят главную причину всех наших бед - преступную продажную власть всех ветвей и уровней. Дошло до того, что первому президенту России потребовалась индульгенция от новых властителей, закон о неприкосновенности. Нагрешил дядя! Но это уже забыто. Для некоторых довольно умных, опытных и уже немолодых людей, которые с презрением относились ко всему периоду строительства социализма и коммунизма, а точнее, к властям этого исторического периода, и с ужасом - к событиям 1917-1922 годов, неожиданно и страшно стала ясна некая справедливость того государственного переворота. И что самое неприятное - безнравственность, жестокость и глупость того русского капитализма во главе с монархом, который просуществовал до семнадцатого года. Я это к тому, что современная молодежь (пока исключая детей буржуев) с потрясающей интуицией воспринимает наше время. Она видит безысходность. Она ищет выход. И где же молодежь находит его? В фашизме и в троцкизме, в сталинизме и в свастике. А причина одна -преступная власть. Это, на первый взгляд,
Явятся ли новые, подобные Александру, поэты, которые смогут так же талантливо и мощно отразить и презрительно отринуть современные реалии России? Несомненно, да. А он устал бороться, устал петь свои прекрасные стихи. Ибо видел: мало кому они нужны, большинство его не понимает. А не понимает потому, что слишком талантливо и вследствие этого недоступно. Как набросились критики на Александра Пушкина после его эпического «Бориса Годунова»! Их идеалом были «Руслан и Людмила» да «Сказка о золотой рыбке», и «Борис» был уже выше их понимания. А автор с удовольствием подытожил свою работу: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» История любит повторы. От непонимания, от глупости и бездарности высшего света Александр Сергеевич бессознательно искал тотальный выход. Он почти сознательно шел к смерти. У Башлачева в его последних стихах звучит смертельная усталость:
Это кровь и вино, это мясо и хлеб.
Почему так темно? Я наверно ослеп.
Поднимите мне веки.
И шагнул в окно. И шагнул в Вечную Память и Любовь.
Музыкальной стороной его творчества детально не хотелось бы заниматься. В трагической балладе «Музыкант» написал он не о себе ли? «Он был дрянной музыкант. Но по ночам он слышал музыку. Он спивался у всех на глазах. Но по ночам он слышал музыку». Да, мелодии его примитивны, аккомпанемент слишком прост и однообразен. Чаще всего в песне повторяется одна короткая музыкальная фраза, не очень внятная. Но он хотел петь, чтобы донести до слушателей свои стихи. У него плохо получалось. Он кричал неистово и громко бил по струнам. И смысл, и метафоры, и гармония его стиха терялись в этом грохоте и крике. Он сам это понимал. Можно предположить, что сложные отношения с музыкой, в том числе, тоже послужили причиной его депрессии. Сегодня его стареющие коллеги - кто громко, кто тихим дрожащим голосом, кто фальшиво, но всегда с оркестром, маскирующим скудость их поэтического дара - все поют и поют. О чем? Это может заинтересовать только очень молодых несмышленышей с несформировавшимся вкусом. Но следует отдать им должное. Во-первых, они сами живут и хотят жить хорошо. Во-вторых, они очень нужны молодежи. Ибо, при всех недостатках русского рок-н-рол-ла, он гораздо выше духовно и честнее, чем вся гламурная попса. Долгих лет вам и здоровья, певцы русского рок-н-ролла! Правда, к сожалению, в последние годы агрессивные телевизионные песенные постояльцы заметно теснят на обочину жизни русский рок-н-ролл. Это тоже закономерно. Но сказал поэт Александр Башлачев: «Все впереди. На белом свете есть такое, что никогда не снилось нашим подлецам». Это дает надежду. И еще… Уральцы - народ умный и крепкий. Они умеют ценить талант и гордятся своими выдающимися земляками. Спасибо Екатеринбургскому издательству «Уральский рабочий» за книгу стихов Башлачева «Как по лезвию». Будет еще, придет время для несравненно большего тиража. К каждому новому поколению будет возвращаться поэт Александр Башлачев, как чудесная, ни на что не похожая страница русской литературы. И все новые и новые люди будут наслаждаться, удивляться и горевать вместе с поэтом. Так смутно видит юность красоту и обаяние, так тонкость чувств невнятна молодым, что странно, как мы в юности творим порою совершенные созданья. Как возникают строки, что в литературе становятся великим образцом, национальной гордостью, лицом, открытием в мировой культуре?
И молодой художник, юноша, малец Так отражает Нацию и Веру,
Что сотни лет подобному примеру Маститый, мудрый следует творец.
Увы, при скромности конечных результатов, Становится он больше знаменит,
Чем юный гений, что способен заменить Весь опыт ремесла тяжелый и богатый.
Из этого нам ясно лишь одно:
Твори, как детям в простоте дано.
И в заключение. Характерная черта в судьбе именно российского художника:
Мы видим им построенное зданье И воздаем. Обычно - с опозданьем.
СТАТЬИ. АРХИВ
АЛЕКСЕЙ ДИДУРОВ
АЛЕКСАНДР БАШЛАЧЕВ, или АВАНТЮРНЫЙ ПОЛЕТ НА ПЕГАСЕ
У Саши Башлачева особая дорога в русском искусстве андеграунда - ибо дар его из редчайших. Между летом 1960-го и зимой 1988-го в треугольнике Череповец-Москва-Ленинград прошла жизнь Саши Башлачева, крупнейшего русского рок-барда. Сочинять песни он начал на первом курсе университетского факультета журналистики, команду собрал - группу «Рок-сентябрь» - в родном Череповце, но коллективное музицирование не заладилось: слишком артистичен, актерски мощен был сам автор репертуара. Башлачеву требовался крупный план, полномасштабный монолог. Наибольшую часть отпущенного ему времени Саша выступал один, чаще всего на подпольных «квартирниках», ближе к гибели - на очень редких, считанных сольных концертах. Рок-бомонд обеих столиц, редакционные боссы радио и ТВ не приняли Башлачева в свой круг, не допустили к широкой аудитории. Их отпугивали в барде сверхэнергетика и истинная народность, столь опасная, столь шокирующая, столь непонятная в подцензурном шоу-социуме. Хроническое бездомье (во всяком случае, душевное) и полуголод, непризнанность в напольном совковом культсообществе подорвали силы поэта, в Ленинграде в феврале 1988-го он покончил с собой -выбросился из окна девятого этажа жилого (для других) дома. Сегодня соседей Саши по Парнасу русского рока можно увидеть в клипах на ТВ, на дорогих майках, на дешевых целлофановых пакетах, на открытках в ларьках барахолок. Но его лицо и имя не примелькались, да и представить себе портрет Александра Башлачева на спичечном коробке или аляповатом значке так же дико, как встретить там же тиражированные лица Гомера, Льва Толстого или Твардовского, то есть тех, кто показывал людям их жизни и время в оба конца провидчески, эпично, глубоко исторично. Будучи сам непревзойденной величиной русского рок-эпоса, Башлачев необходимость этого жанра в наши дни сформулировал предельно доказательно:
Что ж теперь ходим круг да около
На своем поле, как подпольщики?
Если нам не отлили колокол,
Значит, здесь время колокольчиков.
Под «колокольчиками» он имел в виду таких же, как он сам, рок-бардов, звоном струн и смыслом песен будящих молодых от спячки, в которую их вогнали официозные лабухи, спекулянты на жанре, превратившие и его, и молодежь в кормушку и объект своего оплачиваемого лицемерия. Среди своих собратьев по жанру, соавторов по времени расцвета русского рока Башлачев отличался широтой и мощью осмысления действительности своей страны, а еще редким актерским, скоморошьим даром. Когда его почти детские тонкие руки, работая с гитарой, звенели десятком бубенцов на браслетах, а глаза сверкали, поглядывая на слушателя
Череповце, весны всегда поздние… А смерть оказалась ранней, вернее, гибель.
Он появился у меня в коммуналке в Столешниковом за год с лишним до переломного, взрывного 1985-го. Позвонил Артем Троицкий, тогдашний главный акушер отечественного рока: «Хочу привести к тебе феноменального парня из Череповца, он знает твои песни, хочет показать свои». Услышав песни Башлачева, я понял, что нужно что-то делать. Обзвонил с Темой всех знакомых на радио и на телике, все квартирные тусовки - и с организацией домашних концертов долго не задержались. Тогдашняя моя любовница, первокурсница театрального вуза, тоже приняла меры, вечные, женские, сверхэффективные - ушла от меня к Саше, притом всерьез. Ездила с ним в Питер, потом туда -к нему, и если бы не дяди с Лубянки, которых властительная мама студентки пустила по следу влюбленной пары, может быть, студентка осталась бы с Сашком капитально. Но дочку лубянковские дяди маме вернули, погрозив Саше пальцем: смотри, мол, у нас, не балуй! Так мне Башлачев эту историю изложил. Похохатывая. Но глаза не смеялись. С массмедиа все оказалось еще сложнее. Сегодня, читая мемуарные статьи мэтров, принимавших тогда Сашу в музре-дакциях и журналах, и удивляясь количеству превосходных степеней и величального пафоса в их оценках башлачев-ского творчества, я вспоминаю белое от гнева и душевной боли Сашино лицо и наивно округленные глаза с немым вопросом, на который я давал ответ банальный и бесполезный: «Саша, они тебя просто боятся, ведь если они позволят джину Башлачеву вырваться из бутылки, им самим придется собирать на пропитание бутылки по подъездам, поскольку ты тогда подымешь планку художественного качества на такую высоту, какую ни им самим, ни им подобным из их банды не взять!» Саша хрипло похохатывал, голос был перманентно сорван на бесчисленных, бесконечных выступлениях по столичным тусовкам. Метафора с собиранием бутылок срабатывала лекарственно, так как мы с Сашей частенько именно этим популярным в нашем кругу видом трудовой деятельности снискивали хлеб насущный в его заезды ко мне с вокзала или с квартирных концертов.
Лишь потом я понял, что любое лекарство нужно менять со временем, ибо человек к нему привыкает, и оно перестает лечить. Тем более такое слабое, как дружеское слово. Тем более при таких сильных болях, как душевные. И более всего -при попытках лечить словом мастеров оного… Господи, он же сам делал со словом что хотел. Я уже не говорю об обжигающем содержании, после концертов Саши люди ощущали себя опаленными духовной лавой творения башлачевского мира. Мира нашего, но объясненного, проясненного и предъявленного нам, как слепящее до слез, судящее зеркало. Не хочу говорить о строчках Башлачева литературоведчески. Не хочу препарировать Музу Башлачева. Я люблю его Музу. Я люблю его Поэзию, как любят женщину. Поэзия Башлачева любит меня тоже. Иначе, почему меня окатывает сладкий озноб тоски и счастья вот от этой поэтической кардиограммы:
Осень. Ягоды губ с ядом.
Осень. Твой похотливый труп рядом.
Все мои песни июля и августа осенью сожжены.
Она так ревнива в роли моей жены.
Высокий лирик, Башлачев авантюрно пилотирует Пегаса, наждачно приземляет крылатость, нагружает реалиями любой полет, не умея и не любя парить «порожняком» в высях над кронами осеннего (в душе) ландшафта:
И у нас превращается пиво в квас. А у вас?
Сонные дамы смотрят лениво щелками глаз.
Им теперь незачем нравиться нам.
И, прогулявшись, сам
Я насчитал десять небритых дам.
Вот за эту эквилибристичность, за плейбойство, за неприятие пафоса, эмоциональной нормативности и плакатнос-ти, милых сердцу чиновника от искусства, Сашу к аудитории не пускали. Они знали, что без простора для самоотдачи и самораздачи талант дряхлеет, крылья сковываются гиподинамией и отложениями. Так погибают царь неба и царь степи в зоопарке - как царь природы в застенке, особенно, если стены крепки, но прозрачны и неощутимы. Так тонут в студне. В болоте. В дерьме. В концлагере на двести миллионов заключенных, над которыми даже звезды бессменны, как часовые и надзиратели, а солнце кажется уже просто дневным прожектором. В таком лагере переезжать из города в город глупо, как переходить из барака в барак. Везде одно и то же. Он бежал из Череповца в Москву. Потом из Москвы в Питер. Потом из Питера в смерть. Тогда, когда Саша был жив, я несколько раз пересказывал ему свой разговор с Окуджавой, в конце которого Булат Шалвович сказал: «Леша, у вас будет опубликовано все, нужно только постараться до этого дожить». Для того чтобы было опубликовано, Саша однажды до глубокой ночи переписывал мне в тетрадку свои песни. Я обещал, что буду стараться, буду предлагать. Накануне вышла моя статья о рок-песне в самой читаемой и массовотиражной молодежной газете, в «Комсомольской правде», где я сумел отстоять при сокращении строки о нем, хотя тамошние «знатоки» пожимали плечами и напирали на то, что Башлачева никто не знает, если уж не знают они. Это начало 1987 года. Жить Саше оставалось год без нескольких дней. Со дня его гибели прошли годы. Я иногда листаю эти песни в давней его тетрадке. Листы пожелтели. Строки читать все труднее - из-за рези в глазах. Из-за мысли: отчего русские лирики с Россией не уживаются… Страшная по своей длине череда уходов лучших лириков - Пушкин, Лермонтов, Блок, Гумилев, Маяковский, Мандельштам, Цветаева… Убийства, суицид, доведение до гибели… И вот Саша… Что я думаю о его уходе? Незадолго до гибели он был у меня. С Тимуром Кибировым. У меня было ощущение, что он просто надорвался морально, психически. Его же не баловала наша действительность теплотой. Не так уж много было людей, которые понимали ему цену. Он мне еще раньше рассказывал, что его довольно холодно принял Ленинград и он сам трудно с ним свыкался. Наверное, это естественно, потому что в Ленинграде уже сложился свой рок-истеблишмент, сложились свои давние корневые связи и традиции. А он был новичком, чужаком со стороны, непохожим на ленинградскую школу в своем рок-творчестве. Так что холодный прием, о котором он мне рассказал, когда из Череповца переехал в Ленинград, был, скорее всего, неизбежен. Но ему же, Саше, от этого было не легче. Он все знал про себя, понимал, что и как в этой жизни делает - и, конечно, переживал, тяжело переживал любой случай неприятия того, что сделал. А таких случаев хватало… Сегодня же я слышу или читаю, что и тот, и этот имяреки, не принявшие Сашу, оттолкнувшие его, теперь лезут к нему в друзья, «записываются», по выражению Булата Окуджавы, помните: «Все враги после нашей смерти запишутся к нам в друзья». Сашу тоже не миновала эта участь. Те, кто его отвергал, для кого он был нежелательным конкурентом или чем-то совершенно невообразимым, не сходящимся с их личными и общими шаблонами, с прописями, с матрицами нашей официальной, гостиражиро-ванной поп- и рок-культуры, эти люди сегодня очень много пишут о нем и говорят, вспоминают о встречах с ним. Мне больно и стыдно на это смотреть. Так вот, я думаю, что именно тяжелое вживание в общую нашу культурно-тусовочную стихию Сашу и надорвало. Это и тяжело, и опасно: знать себе цену, везде тыкаться, как бездомный крот, стремиться к кому-то в тепло, а получать зачастую надменно-иронич-ный прием, пожатие плечами, затертую кальку японской вежливости (в лучшем случае). У нас вообще с этим напряженка - с умением воздать человеку вовремя по заслугам.