Знак ведьмы

Пономаренко Сергей Анатольевич

– Обиделась? Ты же знаешь, как важна для меня эта поездка! – В его голосе слышатся нотки раздражения. – Ты сама воркоголик и знаешь, что это такое. – Я наклоняюсь, рассыпавшиеся волосы прячут мое горящее лицо, и он сбавляет тон: – Ну, прости, пожалуйста.

Я отворачиваюсь, чтобы он не видел, как карета превращается в тыкву.

– Все, все, не обижаюсь. Езжай ты… в свою командировку. – Я стараюсь говорить беспечно, без напряжения. И не важно, что у меня творится в душе.

– Ты это серьезно?!

– Серьезнее не бывает.

– Я знал, что ты меня поймешь. – Он не может сдержать вздох облегчения. – Ты необыкновенная женщина!

– Ты ошибаешься. Я, как и любая женщина, – особенная!

Егор возвращается к работе, а я томлюсь

в тишине отсутствием сна и глупыми мыслями. Вдруг в голову приходит строка: «Не топчи цветы моей любви и страсти». Не могу вспомнить, откуда она и к чему всплыла в памяти. Решаю не менять рингтон своей мобилки «Пошлю его на…» Лолиты на «Королеву вдохновения».

Часть 1

Алтай. Зима 1932 года. Дорога в никуда

1

Суровы и негостеприимны Алтайские горы в зимнюю пору. Горные хребты неприступными стенами вздымаются на километровую высоту, острыми белоснежными вершинами буравя небо, заслоняя прячущиеся между ними долины, испещренные артериями рек. Рожденные на Алтае неторопливая Катунь с серо-белыми водами и синяя стремительная Бия, как противоположности инь и янь, соединившись, дали начало не похожей ни на одну из них могучей сибирской реке Обь, несущей желто-коричневые воды в Северный Ледовитый океан.

Вдоль правого берега Катуни тянется на тысячу километров обновленный Чуйский тракт, связывая два молодых государства: страну Советов и Монгольскую республику. Новая дорога, пробитая в скалах силами и жизнями заключенных Сиблага, пролегла через высокогорные перевалы: Семинский и Чике-Таманский. И хотя Семинский выше – он расположен чуть ли не на двухкилометровой высоте, полуторакилометровый Чике-Таманский более коварен и труден. По пути к нему узкая дорога множество раз закручивается серпантином, ограниченная с одной стороны отвесными скалами, грозящими камнепадами, с другой – смертельной пропастью. На его крутых подъемах захлебываются от прилагаемых усилий и разреженного воздуха двигатели «ЗИСов». Для обеспечения круглогодичной проходимости Чуйского тракта, имеющего важное, стратегическое значение для обороноспособности страны Советов, строящей социализм и общество всеобщего благополучия, а также для развития торговли было принято решение на зимний период установить вдоль всей дороги временные лагерные подпункты, противопоставив силы заключенных превратностям и капризам природы.

На высшей точке заснеженного Чике-Таманского перевала расположилась «командировка» 7-го отделения Сиблага: два наспех сооруженных деревянных барака, домики охраны и начальника лагеря и несколько хозяйственных построек. Ограниченность территории на этом скальном участке вынудила лагерный подпункт максимально «сжаться», и вместо привычного для ИТЛ высокого бревенчатого забора с трех сторон его окружали лишь проволочная «колючка» и вероломная спираль Бруно. Со сторожевой вышки над воротами хорошо просматривался периметр лагпункта, а ручной пулемет «Максима-Томпсона» и прожектора в ночное время не дали бы беглецу, если бы кто-то решился на побег, уйти даже совсем недалеко. С тыльной стороны находился головокружительной глубины обрыв, и он для задумавших побег заключенных был преградой даже посерьезнее, чем снискавшая печальную славу спираль Бруно. С края этого обрыва открывался вид на долины рек Большой и Малый Ильгумень, громады горных хребтов с белыми шапками вершин, со склонами, до половины укутанными посеребренными массивами ельника и лиственниц.

Начальник «командировки» Григорий Метелкин нервно курил папиросы одну за другой. Едва перешагнувший тридцатилетний рубеж, сухощавый и поджарый, с продолговатым лицом и упрямым подбородком с ямочкой, полный надежд на великое будущее, он воспринимал это назначение как первый шаг восхождения по карьерной лестнице. Он понимал, что многое зависит от того, как он себя зарекомендует на первом своем самостоятельном посту. Пока складывалось не так, как он рассчитывал, и это было поводом

для беспокойства. Ну как не нервничать, если после обильного снегопада, продолжавшегося без перерывов четыре дня, ударили жестокие морозы за сорок градусов, да еще с сильным ветром?! Снежные заносы местами были выше метра, а участок Чуйского тракта, будь он неладен, за который он отвечал и на котором должен был обеспечивать порядок, протянулся более чем на полтора десятка километров: от деревни Хабаровка, через перевал и до деревни Купчегень. Фактически лагерь оказался в снежной ловушке, и усилий двухсот пятидесяти зэков, имеющихся в распоряжении Метелкина, было недостаточно, чтобы в скором времени расчистить дорогу до этих деревень. Это займет никак не меньше недели, так как работы приходится вести сразу в обоих направлениях. Двадцать четыре зигзага серпантина в сторону деревни Хабаровка и двадцать три – в направлении Купчегеня, но начальство из головного лагеря не хочет слышать никаких объяснений и по рации передало приказ: не более трех дней на выполнение работ. К погодным сюрпризам добавились другие неприятности: лекарь Свиридов, из заключенных, доложил, что семерым заболевшим он поставил диагноз «сыпной тиф» и их следует немедленно изолировать от остальных, иначе заболевание может принять массовый характер. А куда их денешь, если нет ни лазарета, ни изолятора? Необходимых лекарств тоже нет, и половина заболевших, как пить дать, помрут до того, как их можно будет отвезти в лагерный лазарет, что близ городка Упала. Не было печали! А ведь, падлы, заразят других зэков, и это при таком фронте работы!

В дверь постучали, и сразу же в образовавшуюся щель просунулась узкая лисья физия старосты первого барака Фадеева, исполняющего также обязанности коменданта и прораба лагпункта.

– Вызывали, гражданин начальник?

– Топорков с тобой?

– Где ж ему быть? Дожидается.

– Заходите! Нечего мороз сюда впускать!

Низкорослый Фадеев смело и вальяжно прошел прямо к столу начальника, а за ним осторожно втиснулся грузный Топорков, недавно назначенный старостой второго барака и до сих пор не пришедший в себя от такого счастья.

Обстановка в комнате Метелкина была спартанской – самодельный грубый стол, топчан, застеленный верблюжьими одеялами, и один стул, на котором и сидел хозяин. В углу присел на корточках дневальный – доходяга зэк, из Иван Иванычей [7] , следивший за тем, чтобы в буржуйке не погас огонь.

Войдя, старосты стянули с голов шапки и остались стоять, блаженно поглядывая на раскаленную чуть ли не докрасна металлическую печку, щедро дающую тепло, так что гражданин начальник сидел в одной гимнастерке.

7

Интеллигент (лагерный жарг.).

– Готовьте бригады в ночную – будем работать круглосуточно. У нас три дня, чтобы полностью очистить участок дороги от снега. Запускайте вперед топтунов – пусть пробивают тропу, чтобы люди шли широким фронтом, а не скапливались в одном месте, мешая друг другу. В конце второго барака отвести место для больных и отгородить. Ближайшие к больным нары освободить, чтобы заразу не подхватили. Завскладу скажешь, что я разрешил взять для этого брезент. В бараках сильно не топить – вши меньше кусать будут! Понял, Топорков?

– Будет выполнено, гражданин начальник! – подобострастно вытянулся в струнку староста второго барака.

– Там и так не Ташкент, – подал голос Фадеев. – Дрова на исходе, березовую рощу возле лагеря всю вырубили. Чтобы добраться до ближайших деревьев, километра два дороги надо расчистить от снега.

– Вот и поторопитесь, если не хотите мерзнуть.

– Хлеб заканчивается, на одной баланде много не наработаешь.

– До деревни дорогу расчистите – хлеб подвезут. Пока еще грузовики не научили летать!