Знак змеи
Шрифт:
И сделавший свой выбор (без Эльки для него жизни нет!) бандит с душою философа и с удостоверением свежеиспеченного депутата Государственной Думы стоит теперь на Волчарином пути немым укором, наглядным подтверждением реальности моих угроз.
— Такой Ашот! Который знает, за какие места тебя держать, чтобы ты сделал то, что девочкам нужно!
А что нужно девочкам? Волчара соображает, что надо хотя бы из любопытства поинтересоваться, а что же мне все-таки нужно. Разворачивается и подъезжает обратно.
— Что взамен?
— Олень.
Вскинутые вверх брови. Ощущение поражения во взгляде. Как?! Я его сделал, я его в тюрягу засадил, а он и здесь меня достал?! И этим «девочкам» его вечный «заклятый друг» больше, чем он, Волчара, нужен.
— Это невозможно! Решение шло оттуда! — выразительный жест вертикально вверх.
— Но это решение туда, — не менее выразительный ответный жест вверх, — кто-то красиво распасовал. И я знаю — кто. И даже знаю, почему. А вы должны знать, как повернуть колесо вспять. В противном случае там, — повторный жест вверх, — и там, — жест в сторону поселка миллионеров, — и там, — жест в сторону, где размещен тихий полицейский участок Куршевеля, — узнают то, что знает он! — последний жест в сторону Ашота.
— Чего вы хотите?
— Прекращения уголовного дела. Немедленно.
— Немедленно только с гор падают! — пытается не выпасть из своего волчьего образа министр. — А если я откажусь, что тогда? Зароете меня, но и Оленя не откопаете. Если я откажусь, если не смогу? — вопрошает Волчара, и удивительно знакомый голос отвечает ему на чистейшем английском:
— Then I can! [74]
На левом пригорке Его Высочество во всей красе. На горных лыжах арабский шейх держится куда лучше нас всех вместе взятых. Рядом с ним, поддерживаемая со всех сторон бесчисленной шейхской свитой (сегодняшний день каникулярным в календаре Его Высочества, по-видимому, не считается, поэтому свита присутствует в явно не сокращенном составе!), стоит Женька и показывает мне большой палец. Вот, оказывается, каков ее козырной туз. Откуда она Шейха достала?
74
Тогда смогу я! (англ.)
— Тогда я смогу подтвердить, что этот человек, — Шейх лыжной палкой указывает в сторону кадра с мертвым Кимом, который все еще отражается на моем мобильнике, — был насильственно задержан при вашем участии и скончался почти на моих глазах. И Хан, будьте уверены, это подтвердит.
И этот здесь! Затерявшийся среди шейхской свиты Хан быстро-быстро кивает маленькой головкой в большой меховой шапке.
— Если и это не послужит аргументом для правосудия в вашей стране, то отвезти вас на моем самолете в мою страну не составит труда. А в моей стране иные законы. Убийство, даже непреднамеренное, там карается убийством. Кровь за кровь!
Не думаю, что в реальной жизни Его Высочество столь кровожаден, но образы шекспировских злодеев, которые ему не доверили воплотить на сцене оксфордской театральной студии, на этих куршевельских подмостках воплощаются как нельзя кстати. Да и актерским талантом Его Высочество не обижен!
Но Волчара, к счастью, не знает, что в иной, неофициальной жизни, Его Высочество розовый и пушистый. Он угрозы Шейха воспринимает всерьез.
— Попробую… — начинает Волков.
— Не попробую, а сделаю! — подает голос Женька. — Сумел кашу заварить, сумей и расхлебывать! — и величественным жестом дает знак шейхской свите, что ее, беременную, с этой горы можно уже уносить. Главное действие сыграно.
Несколько раз скатившись с Солира («Слабовата горочка!»), Его Высочество отбыло с французских Альп. Каникулы на это время года намечены не были, и в своем шейхском графике он смог выделить только половину дня, чтобы прийти мне на помощь. Женька объяснила, что Его Высочество звонил вчера, когда я брала абсолютно бесполезный урок горнолыжного спорта. «Твой „Тореадор“ все пиликал и пиликал, я и ответила!» — объяснила Женька свой странный сговор с особой королевской крови. Узнав о продолжении истории, свидетелем которой он был в конце лета, Шейх пообещал прилететь, чтобы помочь мне.
Прощаясь, Шейх одним взглядом останавливает поток моих благодарностей.
— Это удовольствие для меня! Люблю играть эндшпили! И не люблю, когда предательство остается безнаказанным!
И смотрит на все еще не до конца застегнутую молнию моего лыжного комбинезона более заинтересованным взглядом, чем смотрел на меня летом. Женщины на фоне снега, наверное, кажутся Его арабскому Высочеству более возбуждающими, чем женщины на фоне песка.
Волчара покатился навстречу своей, считавшей, что шеф вовсю развлекается, охране.
— Я не Господь Бог и даже не… — снова жест пальцем вверх. — Что смогу, то смогу! — сказал он, объясняя нам, что в деле Оленя возможно, а что нет.
— А ты уж постарайся смочь! — Женька в пылу азарта перешла на ты с незнакомым ей прежде министром-капиталистом. И указала в сторону, где пылающая, как стоп-сигнал, Элька с эскортирующим ее Ашотом делала все, чтобы запасть улетающему Шейху в душу. — Не то смогут они!
Волчара пояснил, что задерживавший меня при вылете в Ростов аэропортовский охранник действовал по поручению его бойцов. «Узнав, что твой муж скончался, Ашот просил тебя задержать». Ашот и не возражал, разводил руками.
Сам Ашот, все еще боящийся потерять свою Эльку, подтвердил, что никакого Надир-шахова алмаза в стене сарая не обнаружилось. Экстренную эвакуацию моих свекровей и всего нашего двора отставленный ныне оборотень в погонах Михаська организовывал зря.
Предположение, что алмаз, если он не историческая фантазия, гниет теперь на одной из ростовских свалок, куда свезли его аккуратные рабочие «МусОбоза», заставило цивилизованного предпринимателя Асланяна обратить свой бизнес-потенциал в сторону мусора. Нет худа без добра, алмаз не отыщет, так хоть городские свалки в подобающее состояние приведет.
Когда все, кто истоптал склон возле чахлого куршевельского лесочка, схлынули, силы покинули меня. Лыжи поехали в разные стороны, и я шлепнулась. И вставать не собиралась. Подошедшая ко мне Женька, не мудрствуя лукаво, приземлилась рядом.
— Жаль, мы не сестры! Мне всегда не хватало такой сестры, — сказала Женька, не слушая моих замечаний, что в ее состоянии даже в идеальном комбинезоне на снегу лучше не сидеть. Женькину беременность я переживала едва ли не как свою собственную, упорно не желая признаваться, что завидую ее скорому материнству. Зависть я благоразумно оставила при себе, а вслух сказала: