Знак Зверя

Ермаков Олег

Домой никого не отпускали. Полк готовился к операции.

3

Вода была холодна, — он опустил руку: да, холодна. И прозрачна. На дне круглились серые и голубые камни, и над ними стояли толстые серебряные рыбины. Он напился, умыл лицо, обмыл шею, плечи. Тело вновь было удивительно легким, и он знал, что может многое. Но прежде всего он займется ловлей. Он сел на берегу лужи, свесив в воду ноги. Лужа казалась неглубокой, но ноги дна не касались. Он оперся на руки и начал осторожно погружаться. Вода уже доходила до подбородка, а ступни не ощущали дна. Он набрал воздуха и нырнул, открыл глаза и увидел свои руки, ниже — расплывчатые камни; он повернул голову — рядом висела,

шевеля плавниками, бледногубая, пучеглазая серебристая рыба, он изогнулся и схватил ее, но рыба легко выскользнула из рук, он вынырнул, отдышался и вновь погрузился в воду, открыл глаза, увидел свои вытянутые руки с длинными пальцами, серые и голубоватые камни и рыб, их было три, они висели рядом, глядя на него, с бледных губ срывались и летели вверх пузырьки; он схватил одну и сразу запустил пальцы под жабры, прижал серебряное тело к груди и поплыл вверх, вырвался из-под воды, разинув рот, глотая воздух, вышвырнул рыбу, вылез на берег, отбросил бьющееся перепачканное землей тугое тело подальше от воды. Он убил рыбу кулаками, обмыл ее, сел и выдрал зубами кусок из спины, торопливо начал жевать сочную мякоть, глядя на идущего человека... Человек шел по равнине под тусклым небом! Он перестал жевать. Человек шел к нему. Он привстал. Да, к нему. И кажется, это была женщина. Он быстро сел. Посмотрел по сторонам — никакой одежды ни слева, ни справа, ни сзади — шею пронзила игла, спина похолодела — не было. Женщина была близко. Он прикрыл пах рыбиной с надкушенной спиной. Добрый день, сказала она. Это была девушка. У нее были густые недлинные волосы, темные глаза, нежные щеки, ласковый нос. Добрый день, повторила она громче.

— Если это день, — пробормотал он, не зная, куда смотреть.

— По крайней мере не ночь, — ответила она.

Он молчал. Она повторила: по крайней мере не ночь. Он взглянул на нее и отвернулся.

— Не знаю.

— Но ведь светло?

Зазудел левый сосок. Он молчал. Но ведь светло? — повторила она. Надо было что-то говорить.

— Может... белая ночь, — с трудом проговорил он.

— О нет! — живо возразила она. — Я знаю, какая белая ночь.

Левый сосок заморозило. Он поднял глаза. Девушка откликнулась внимательной полуулыбкой.

— Я знаю, какая белая ночь, — повторила она.

— Я тоже, — наконец произнес он, — видел.

— Белую ночь?

Жжение в левом соске. Белую ночь? Странный голос. Белую ночь?

— Да.

— Но это, конечно, не белая ночь, — проговорила она, озираясь.

Он молчал. Нет, не белая ночь, проговорила она, белая ночь чиста, таинственна. Он посмотрел на ее лицо. Она таинственна, повторила она. Неужели она разговаривает со мной? Чиста, сказала она. Я слышал этот голос когда-то. Слышал? Да, очень давно. Она смотрит на меня. Она говорит мне. Говорит: чиста. Чиста и таинственна. Мне?.. А кому же? Тому, кто за спиной. Кто за спиной? — в затылок игла.

...Что она говорит? Надо понять, что она говорит, и тогда можно будет решить, мне ли она говорит. Он молча смотрел на нее. Она улыбнулась. Левый сосок заморозило. Ее губы разомкнулись, забелели зубы. Слушать. Она говорит. Белая ночь, белая ночь, звуки шагов, мокрый гранит, окна домов, Нева, мосты. Она говорит о белых ночах. Почему? При чем тут белые ночи? Надо понять. А этот свет грязен и скучен, — нет, не белая ночь. А, вот она о чем. Да, конечно, какая же это белая ночь, это не ночь, не день, не утро, не вечер... я же видел белую ночь. Так это, кажется, я первый и сказал об этом, о белой ночи. Да, я. Значит, она говорит со мной. Значит, ее губы двигаются для меня. Значит, эти теплые карие глаза глядят на меня. Зачем же она говорит со мной? Что ей нужно? Что я должен делать? Что-нибудь грузить? поднимать? мыть? копать? Зачем она пришла и заговорила со мной? Может, просто голодна и хочет, чтобы я и для нее поймал рыбу. Спросить напрямик? Нет, она рассердится. Да может ли она сердиться? И что здесь такого, если один человек спрашивает у другого, не хочется

ли ему есть. Но лучше молчать. Ни о чем не спрашивать и ничего не говорить. Потому что все же неизвестно, с кем она говорит. Может, с кем-то другим. А я полезу с дурацкими вопросами в чужой разговор. Пускай говорят. Я тоже кое-что знаю о белых ночах, я это видел на каком-то берегу... Там было хорошо, Я был один, деревья смотрели мне в спину синими глазами.

— Я это видел, — не выдержав, сказал он.

— Что?

Она смотрела на него.

— Белые ночи.

— Где?

— Где?.. Где-то... Сейчас вспомню.

Она назвала какие-то страны или города. Нет, он не мог вспомнить.

— Но я видел, — сказал он.

— Или читал?

Ее голос касался левого соска. Не верит.

— Видел, — угрюмо повторил он. Он напряженно вглядывался в себя. Песчаный берег, песчаный берег.

— Я сяду, — сказала она.

— Здесь грязно!

— Ничего страшного.

— Испачкаетесь.

— Ничего, выстираю.

Да, да, она говорит с ним.

— У меня нет мыла. Вода здесь есть, а мыла нет. Правда, я еще не занимался поиском мыла, но, скорее всего, его здесь нет. Здесь ничего нет, голая равнина. И птиц нет. И солнца, — ничего. — Он услышал свой жалующийся голос и спохватился. — Зато вода есть. И вот... — он покраснел, бросив взгляд на рыбу между грязных ног, — рыба.

— Это скверная вода, — тихо сказала она, — скверная рыба.

— Это? Родниковая.

Она покачала головой.

— Нет, — сказала она.

Ему был виден край блестящего глаза.

— Нет, — повторила она.

И, увидев на ее щеке большую прозрачную каплю, он понял, что это так.

4

Колонна вышла из полка и две недели плавала в пыли и солнце, карабкалась на перевалы и погружалась в звездные ночи, тараня глиняные стены, вонзая красные рога в глазницы домов, вспарывая гусеницами пшеничные шубы и с воем когтя склоны хребтов.

5

— Я играл там с крабом, — вспомнил он.

— Где?

— Там, где белые ночи.

— Значит, это было у моря?.. — Она почему-то улыбнулась.

— Нет... Это был... Восточный океан.

— Восточный океан?

— Да.

— Расскажи о себе.

Рядом с ним сидела не легкая и молодая девушка, а почти незнакомая женщина — темная и тяжелая; темны и тяжелы были ее волосы, щеки, глаза, руки с золотисто-каштановыми волосками. Но от ее голоса все так же зяб левый сосок. И эта женщина просила его рассказать о себе, она внимательно и ласково смотрела на него, и он чувствовал, что ей можно все рассказать.

— Ты давно здесь?

Он ответил, что не знает, может, давно, солнца здесь нет, звезд нет, равнина однообразна; трудно определить, сколько он здесь и много ли прошел в надежде набрести на озеро или ручей; он искал чистую воду, но всюду были только эти лужи, и он крепился и не пил, пока с ним что-то не произошло: он очнулся, и оказалось, что в лужах родниковая вода.

— А потом я ловил рыбу, — сказал он, бросая взгляд на бледную рыбину с копошащимися в пустых глазницах... — его лицо исказилось покраснело, горло напряглось...

Когда приступы рвоты прекратились, она сказала: возьми платок, вытрись. Он сидел, закрыв лицо руками; по липкому телу тек пот. Слышишь, сказала она. Не надо, глухо ответил он. Уходите. Уходить? Почему я должна уходить? Уходите. Она приблизилась и дотронулась до его липкого плеча рукой. Отойдите, прошептал он злобно. Давай вместе отойдем от этого места. Нет. Ну хорошо, я отойду и не буду смотреть. Я уже сижу спиной к тебе. Он взглянул на нее. Она действительно сидела в стороне спиной к нему. Рядом с собой он увидел белый носовой платок. Ты не ушел? Я сижу, как дура, а уже и след твой простыл? Нет. Иди сюда. Зачем? Я хочу с тобой поговорить. Можно и так говорить. У меня такое впечатление, что я разговариваю с призраком, и сейчас я нарушу свое обещание и повернусь. Не надо! Сейчас я приду.