Шрифт:
Павел Нилин
Знакомое лицо
Еще с вечера Бергер объявил теще, что завтра утром, в воскресенье, его приедут снимать.
– Как снимать?
– чуть встревожилась теща.
– Ну как снимают! Для кино! На заводе меня уже сняли около моей машины: включаю ток, заправляю деталь, делаю опытную шлифовку... Мне только жалко, что Анечка на курорте...
– При чем же здесь Анечка?
– Как при чем? Моя жена, ваша дочь. Меня же хотят снять в домашней обстановке, прямо здесь, на даче. Чтобы видно было, как мы живем семейно. Анечке бы это понравилось...
– Да уж, Бергер, ты достиг своего, - сказала теща.
– Вот именно ты достиг, чего
– Только, Марья Ивановна, я вас прошу, - озабоченно заморгал белесыми ресницами Бергер.
– Надо будет... Словом, я бы хотел устроить этим, которые приедут, небольшой, приличный завтрак. Ну, редисочку, салатик, яичницу какую-нибудь с колбаской, как вы умеете. И это самое... коньяк я тоже купил. Две бутылки. Думаю, хватит...
– И у нас еще в буфете початая бутылка, - вспомнила теща. И вынула из буфета бутылку.
– Не понимаю, я без очков. Это вроде тоже коньяк?..
– Это "Мукузани", - издали определил Бергер.
– Это мы еще при Анечке фотографа угощали...
– Ты смотри, Бергер, как к тебе зачастил народ!
– восхитилась теща.
– И фотографы, и корреспонденты, и теперь - кино.
– Я же вам говорил, Марья Ивановна, что вы еще будете гордиться своим зятем!
– улыбнулся Бергер. И чуть приподнял, как перед фотообъективом, свою птичью голову с рыжим хохолком.
– Я же вам говорил! А вы смеялись...
– Да никогда я не смеялась. С чего ты взял? Я только не люблю, когда хвалятся. Но раз сделано дело, это очень хорошо, что тебя так приветствуют. И другим пример полезный. Напрасно ведь не будут снимать. Это же все делается для агитации, для того, чтобы все видели: вот, мол, Бергер изобрел машину шлифовальную, и она уже действует. И у кого еще есть сила и возможность, пусть тоже изобретают. Ясно и наглядно. Но грязные ведра с землей надо бы убрать с веранды. И вообще надо прибраться во дворе, подмести. Чтобы в кино было видно, если снимут, что изобретатели живут у нас культурно. Ведь сколько раз я говорила: надо побелить кирпичи вокруг клумбочки. Мне же самой, ты знаешь, некогда. И завтра, несмотря на воскресенье, меня просили сходить к слепым. Там же двое - мои товарищи...
– Нет, вы уж завтра утром не уходите, - запротестовал Бергер.
– Без вас это будет неудобно. А кирпичи я сейчас побелю. И за песком схожу.
Только в первом часу ночи Бергер лег спать. Но уснуть не мог. Было душно в нагретом за день жарким солнцем домике. И зудели над ухом комары. И надсадно ревели тяжелые самолеты, кружась над Внуковским аэродромом.
Бергеру вспомнились его покойные родители: отец, сожалевший, что сын не захотел стать портным, и мать, мечтавшая направить сына по музыкальной части. Как они огорчились, что сын, окончив всего семь классов, свел знакомство с уличными, как им казалось, хулиганистыми ребятами, старше его по возрасту, бросил школу и пошел работать на завод! И что он там зарабатывал - какие-то пустяки! А приходил каждый день такой грязный, что мать не могла его отмыть. Не могла наготовить горячей воды. И еще он стал выпивать с этими ребятами, болезненный, худенький мальчик, в раннем детстве страдавший золотухой. Мать постоянно плакала, а отец сердито молчал или изредка произносил презрительные слова на не очень понятном мальчику языке.
Вот пусть бы родители сейчас посмотрели на него! Пусть бы они вошли в этот домик завтра утром, когда приедут из кино специальные люди, чтобы снять Бергера. И это кино увидят потом повсюду. Его, может быть, увидит Гуревич в Саратове или даже Подойницын в Свердловске. Пусть вспомнит Подойницын, как он выгнал Бергера с завода за то, что он, Бергер, будто бы лодырь, за то, что он во время рабочего дня часто крутился около чужих станков и, бывало, лез не в свои дела. И пусть Гуревич вспомнит, как они ходили с ним одну зиму в музыкальную школу, а потом Бергер по своей воле перестал ходить, а Гуревич окончил эту школу и однажды сказал Бергеру: "Ты только подумай, кем станешь ты и кем стану я. Ты только подумай!"
Бергер ворочался в постели и мечтал о том, чтобы Гуревич в Саратове обязательно посмотрел эту кинокартину, где друг его детства, теперь изобретатель шлифовальной машины, снят в домашней обстановке.
Перед рассветом дремота все-таки сломила Бергера, и он уснул.
Проснулся Бергер от пошлепываний мокрой тряпкой по крашеным доскам. Это теща мыла полы.
– Сколько времени?
– спросил Бергер.
– Спи. Еще рано. Никто покуда не приехал...
– Ну, знаете, - сказал Бергер, - так можно и проспать! Надо посмотреть, все ли у нас в порядке. Во время съемки, имейте в виду, все обязательно должно быть в полном порядке.
– Все уже в полном порядке, - улыбнулась теща.
– Сейчас домою полы, будем завтракать.
Бергер всунул худые, тонкие ноги в тапочки. В одних трусиках, похожий на мальчика-подростка, прошел, осторожно ступая по только что вымытому полу, во двор и оттуда крикнул теще в открытое окно:
– Я не буду сейчас завтракать! Я позавтракаю с ними...
– С кем это еще?
– спросила теща, высунувшись в окно с половой тряпкой в руках.
– Ну, с этими, которые к нам приедут.
Бергер освежил лицо и шею под дребезжащим жестяным умывальником, прибитым к дереву. Вытерся мохнатым полотенцем и, проходя в дом мимо тещи, сливавшей грязную воду на клумбу, сказал:
– И еще, Марья Ивановна, я чуть не забыл. Я хотел вас попросить. Сходите к Верочке, скажите, что у нас будет съемка, пусть зайдет.
– Это еще зачем?
– сердито удивилась теща, оправляя юбку, подоткнутую во время мытья полов.
– Для чего она нам нужна?
– Анечка бы ее все равно позвала, поскольку она ее подруга, - сказал Бергер.
– Может быть, ей интересно присутствовать. И, может, ее тоже снимут.
– Это уж слишком много чести для Верочки, - нахмурилась теща.
– Не видели еще в кино эту вертихвостку...
– Сходите, сходите, - настойчиво попросил Бергер.
– Что нам, жалко, если человек снимется? Это даже будет очень интересно. А то она еще обидится!
– И пес с ней, если она обидится!
– Нет, это будет нехорошо. Анечка бы ее обязательно пригласила. Подруга и знакомая. И сверх того - соседка.
Бергер тщательно побрился недавно купленной электробритвой. Надел свежую рубашку, завязал галстук. И, несмотря на жару, облачился в темно-синий шерстяной костюм, приобретенный еще до женитьбы. Потом он осторожно отлил из флакона на ладонь несколько капель одеколона и, счастливо жмурясь, обтер лицо и шею.
Будильник, стоявший в столовой на радиоприемнике, показывал пятнадцать минут десятого.
– Когда же они приедут?
– спросила теща, уже переодевшаяся в праздничное пестрое платье, вышедшее из моды и поэтому подаренное дочерью матери.
– Они какое-нибудь время назначили?
– Они сказали, что приедут утром, если будет достаточно солнечная погода.
Погода была солнечная, очень солнечная, но кинооператоры не ехали. Бергер еще раз внимательно осмотрел весь дом и дворик и вышел за калитку.