Знакомые страсти
Шрифт:
— Ни того, ни другого можешь не бояться, — мрачно проговорил Мартин.
Малышка набралась храбрости и посмотрела на него. У Мартина огнем горели щеки, испещренные тонкими ниточками-сосудиками.
— Ну и ладно. А вдруг есть что-то другое. Мне правда кажется это важным, хотя, если бы не случай, может быть, я бы и не думала об этом. Возле канала мне встретилась женщина. И она заговорила о новом законе. Ее подруга… впрочем, это не имеет значения. Однако она подала мне мысль.
Мартин ничего не сказал. Он вернулся к своему креслу, уселся в него и сложил руки на коленях — самый что ни на есть старичок. Усталый худой старик с лицом, туго обтянутым кожей.
— Извини, папуля.
Он покачал головой.
— Нечего извиняться. Меня удивляет, что это не случилось раньше, — проговорил он, не сводя с нее глаз.
— Несколько лет назад в одном из твоих журналов я прочитала статью о приемных детях. Как они страдают от так называемого наследственного несоответствия. Вроде уродливого утенка Ханса Кристиана Андерсена.
— Вздор!
Малышка улыбнулась.
— Так и знала, что ты это скажешь. Кажется, я тоже подумала: «Вздор!» Но я ужасно боялась, как бы ты или мафочка не застали меня за чтением. Помнится, я прятала журнал за книгами и чувствовала себя виноватой. Значит, это было все-таки важно для меня. Наверно, я испугалась в глубине души. Или я такая пустая, что даже не испугалась! Просто приняла к сведению свою поверхностность. Прелестная девочка. Ты и мафочка сделали меня. — Она помолчала. — Я не жалуюсь. Наоборот, папуля, я очень благодарна и тебе, и мафочке.
Он мигнул.
— Да перестань! Зови меня Мартином, ради Бога. Не надо ни мафочек, ни папулек. Как будто тебе все еще пять лет.
— Извини, — холодно произнесла Малышка.
— Да нет, я не против, правда. Забудь. Послушай. Извини, что я так разговорился насчет моей семейки. Не думал, что тебя это заденет. Мне не очень-то до них, но когда-то мы были вместе и нуждались друг в друге. Там, откуда я родом, чтобы выжить, в самом прямом смысле, без семьи не обойтись. Я получил стипендию в медицинский колледж, но ходил бы голодный, если бы Флоренс и Сэм не работали. Все остальное чепуха. — Он поглядел на Малышку. — Тебе попросту скучно.
— Ты бы сказал это, если бы я пришла к тебе на прием?
— Возможно. Хотя, если бы мне заплатили, я бы постарался выразить это иначе.
— Все Пэнси. Из-за ее рождественских каникул я не могу искать работу.
— Ничего бы с ней не случилось, если бы ты часть времени проводила вне дома. Куда там! Твоя дочь.
— Да, папуля. Мартин!И не кричи на меня! — Однако его выпад обидел ее. — Не важно, есть у меня работа или нет. И ты знаешь это. Не важно, скучаю я или нет. Суть в том, что я решила. У меня есть право знать.
— Право, право, — насмешливо проговорил он, потом встал с кресла, подошел к окну и, ссутулившись, долго смотрел на улицу. — Надеюсь, тебе понятно, что это не решение твоих проблем. Ты ведь не дурочка. Но ты можешь сделать больно другим людям. Мафочке, например.
— Ей не обязательно знать.
— Обязательно. Только она может тебе рассказать. Тебе не нужно никаких запросов. Мафочка знала твою мать. Она обо всем тебе расскажет. Только подожди, пока пройдет твой синяк.
— Что мне стоит притвориться, будто я споткнулась и упала? Но ты можешь сам рассказать ей.
— Лучше не надо.
Мартин повернулся и мрачно посмотрел на нее.
— Увиливаешь?
— Если хочешь. У меня есть причины…
По его тону и вздохам Малышка поняла, что это было бы мучительно для него. Она подумала: «Ох уж эти Мадды! Все усложняют, напускают тумана, секретничают, стерегут свои скелеты в шкафах, как бы те не сбежали!»
— Одна из причин, — проговорил Мартин немного веселее, — заключается в том, что мафочка наверняка предпочтет рассказать все сама. Хотя это может разбить ей сердце. Имей в виду!
— Вздор, папуля!
Глава четвертая
— Дорогая, я все время хотела тебе рассказать, — сказала мафочка. — Когда ты была маленькой, лет трех-четырех, и, сидя у меня на коленях, просила: «Мафочка, расскажи что-нибудь», — я часто думала: вот наступит день и она захочет узнать, так что мне надо попрактиковаться, как я буду ей рассказывать. Почему было не открыть тебе все в виде сказки, пока ты еще была ребенком? Папуля сказал: «Нет, пока она сама не спросит». Хорошо, что ты все-таки спросила, ведь надо же знать. Хотя я бы ни за что не нарушила запрет папули, ведь мне понятно, он хотел, чтобы ты целиком принадлежала нам, но мне наше молчание всегда казалось неправильным.
Если у мафочки разбилось сердце, то она была великолепной актрисой! Видя, как она спокойно улыбается, как ясен взгляд ее голубых глаз, Малышка — понимая нелепость этого — чувствовала обиду. Неужели мафочка не знала,что девочка у нее на коленях «целиком принадлежала ей»? Неужели она придерживала часть себя, часть своей любви в предвидении этой минуты? Чтобы безболезненно отречься от дочери? Да нет, конечно. Это из разряда папулиных страстей, он ревновал.Малышке стало неприятно из-за своих мыслей.
— Мне, конечно же, было легче, чем папуле, — продолжала мафочка. — Я очень любила твою мать, поэтому ты была вдвойне дорога мне. Пусть не я родила тебя, но ты — ее дар мне.
Она умолкла, отвернулась, но Малышка не сводила глаз с ее профиля, седых пушистых волос, короткого носа, мягкой обвисшей шеи, четко вырисовывавшихся на фоне окна. Мафочка не шевелилась, сложив на коленях руки и поставив ноги на обитую шелком скамеечку, и Малышка тоже боялась повернуться или заговорить.
Наконец мафочка нарушила молчание.
— Дорогая, в верхнем ящике бюро ты найдешь альбом с фотографиями. Коричневый, с медной застежкой.
Малышке показалось, что она совершает преступление. Она чувствовала себя виноватой, когда с жадностью схватилась за ящик — как ребенок, хватающий запретную конфету. Вот я и вернулась в детство, подумала она. Альбом лежал на самом дне, под кучей бумаг.
Мафочка положила его себе на колени и, щелкнув застежкой, перевернула несколько твердых страниц.
— Смотри, — сказала мафочка по-девичьи взволнованным голосом. — Смотри, дорогая. Вот твоя мама, Гермиона, вот я, а это еще одна наша подружка Хетти.