Знамение пути
Шрифт:
Оленюшка затянула последний узелок, довершавший череду ровных верёвочных шестиугольников. «Ну как есть выкинут. Никому-то не нужна…» – и сердито зажмурилась, ткнувшись носом в рукав и чувствуя, как впитываются в полотно слёзы. В полотно, совсем недавно матерью сотканное. С любовью сотканное, доченьке-невесте на добро и удачу…
А когда Оленюшка подняла голову, в двух шагах от неё, уютно подобрав ноги, сидела на тёплом пригорке незнакомая женщина. Красивая женщина в уборе замужества… красивая и совсем молодая, моложе матери Оленюшки. Такая, что её старшим детям могло теперь быть лет десять-двенадцать. Она молча смотрела на Оленюшку и слегка улыбалась
Почему ей подумалось о сыне?
Что-то неправильно! Что-то не так! Что именно, она ещё как следует не понимала, но во рту пересохло, и язык вовсе не поворачивался произнести вежливое приветствие. Женщина была из веннов, но не Зайчихой. На её понёве чередовались зелёные и чёрные клетки, а знаки рода… Оленюшка присмотрелась к праздничной прошве понёвы, разукрашенной алым и белым узором, торопясь увидеть нужные приметы и должным образом приветствовать женщину, пока та не укорила её за невежливость…
И до неё сразу дошло, что же было неправильно.
И, как водится, странность, которую она только что не в силах была истолковать, обрела сразу несколько объяснений. Во-первых, совершенно не встревожился пёс, – а Оленюшка уже убеждалась, каким он был сторожем. Во-вторых, женщина сидела в свежей молодой травке, но зелёные стебельки кругом неё не были примяты, не хранили неизбежных следов, и что-то уже подсказывало, – когда она встанет и удалится, понять, где сидела, будет нельзя. А в-третьих… Оленюшкин костерок, куда она нарочно положила травы и гнилушек, в бледных весенних сумерках почти не давал света, больше дымил, но язычки пламени всё-таки прорывались… и вот женщина чуть повернула голову, и огонь на миг отразился в её глазах, заставив их вспыхнуть двумя озерками бирюзы.
Не как у человека…
…А как у…
И всё встало на место. И пропал страх. И сделалось ясно, отчего женщина казалась смутно знакомой. Оленюшка торопливо поднялась на ноги и низко, рукою коснувшись земли, поклонилась неожиданной гостье:
– Здрава буди… государыня свекровушка. – В самый первый раз она выговорила заветное слово, и выговорилось оно удивительно легко, радостно и свободно, так, что Оленюшка даже улыбнулась. – Прости бестолковую, что не сразу узнала тебя.
Женщина тоже улыбнулась и ответила ласково:
– И ты, дитятко, невестушка, здравствуй. Что, несладко тебе?
Оленюшка опустила было глаза, разом стыдясь и отчаянно желая всё поведать про свои горести, но тут же вновь вскинула взгляд, опасаясь, как бы чудесная пришелица не растаяла в жемчужной пелене, кутавшей речной берег. Да и что ей рассказывать? Сама всё знает, поди. И вместо жалоб Оленюшка с лихой отчаянностью махнула рукой:
– Да я-то что… Сделай милость, государыня, про него расскажи!
Но её собеседница лишь едва заметно кивнула – потом, мол, погоди – и спросила ещё:
– Знаю, несладко… Домой не хочешь ли? Назад? Чтобы всё сталось, как прежде?
Её глаза, только что сверкнувшие звериными огоньками, вновь были совсем человеческими. Мудрыми, печальными и… всемогущими.
У Оленюшки даже голова закружилась. Как прежде!.. Объятия матери… родное тепло… дом! Что-то уверенно подсказывало ей – «государыне свекровушке» дана была власть заставить её судьбу заново изменить русло. Зря ли сумерки словно бы не касались её – одежда и тело явственно хранили отсвет нездешнего солнца, кутавшего женщину едва заметным, мягким сиянием.
– Не хочу я назад, госпожа моя… – ответила Оленюшка совсем тихо. – Не могу я Шаршаве женой быть. Пускай Заюшку свою любит… – И тут из глаз полилось, но не тем детским обиженным всхлипом, который она только что утирала, а сущим неудержимым потоком. Оленюшка опустилась перед дивной гостьей на оба колена: – А ты сделай милость, скажи, не томи… с твоим сыном свижусь ли ещё?
– Свидишься, дитятко, – ответила женщина. Всего только два слова, но, оказывается, насколько по-разному можно их произнести! Можно – как будто обещая назавтра радостный праздник. А можно и так, как довелось услышать Оленюшке. Так, что она сразу увидела перед собой нелёгкий, быть может, горестный путь… и встречу, которая – как знать? – не окажется ли коротким мгновением перед тьмой вечной разлуки?..
– Скажи ещё, государыня… – взмолилась она. Но до конца договаривать не понадобилось. Дивная гостья снова поняла всё, что она собиралась сказать.
– Сумей только узнать его, – словно бы издалека прозвучал её голос. – Да по имени назвать верно…
Оленюшка потянулась было к ней – спросить, что же это за имя. Но ощутила лишь тёплое прикосновение ко лбу, как поцелуй. Женщина, завершившая своё земное странствие почти двадцать лет назад, удалилась так же внезапно и незаметно, как появилась.
Значит, всё исполнила, для чего приходила.
И снова их было лишь двое на речном берегу – Оленюшка да пёс… И светились в полутьме белые стволы берёз, словно врата на пути, который предстояло одолеть.
Глыба плыла сквозь чёрную пустоту, не разбавленную, а лишь подчёркнутую крохотными искрами звёзд, и казалась ещё черней окружающей черноты. Сравнивать было не с чем, но чувствовалось, что глыба громадна. Она величественно поворачивалась кругом, давая рассмотреть себя с разных сторон. Местами она казалась оплавленной, но там и сям торчали зловеще иззубренные утёсы, а местами виднелись резкие, изломанные сколы. В свете звёзд их глубокая чернота отливала холодной радужной синевой. Сколы выглядели только что нанесёнными, хотя на самом деле могли насчитывать и тысячи лет. Так мертвец, найденный в глубине медных выработок через полвека после кончины, кажется усопшим только вчера.
Ничто не выдавало скорости движения глыбы, и лишь когда одна из звёзд начала всё явственней увеличиваться впереди, стало понятно, что небесный камень нёсся с чудовищной быстротой. И ещё сделалось заметно, что это был не совсем камень. Лучи крохотного далёкого солнца не могли породить сколько-нибудь заметного тепла, но тем не менее чёрные скалы затуманились паром. Так курятся куски льда, оказавшиеся на весеннем припёке. Только, наверное, здесь был не обыкновенный водяной лёд, а замёрзшие воздухи, неведомо где и когда сгустившиеся и застывшие на непредставимом морозе. Чем ярче разгоралась близившаяся звезда, тем плотнее делался пар. При этом его струйки и облачка оставались такими тонкими и невесомыми, что даже свет делался для них вещественной силой, наподобие ветра отдувая испарения глыбы назад и образуя из них длинный, перистый, призрачно светящийся хвост…