Знамение пути
Шрифт:
– Ты!.. – мгновенно исполнившись неприязни, выдохнул лицедей.
Ты!.. подумал венн, но вслух, понятное дело, сказал совершенно иное:
– Здравствуй, добрый человек… не знаю уж, как ты теперь себя называешь. У меня дело к господину этого двора, именуемому Панкелом.
– Заходи, – буркнул Шамарган так, словно имел полное право пускать кого-то или не пускать. Волкодав вошёл внутрь и бережно притворил за собою калитку.
Солнце катилось к закату, но давало ещё вполне достаточно света, чтобы рассмотреть Панкелов двор.
Дом стоял на высоком
Он был уже стар, этот кобель, в жизни своей не помнивший ни прогулок с хозяином, ни вольного бега и забав с красавицей сукой, вздумавшей поиграть. К нему не ластились щенки, он не знал, что такое ежи, выкатывающиеся перед носом на лесную тропинку, и лягушки, прыгающие от испуга выше черничных кустов… Не знал, бедняга, вообще ничего, кроме ошейника, цепи и бревна, к которому цепь была притянута прочным железным пояском. Да конуры, где зимой отчаянно сквозило изо всех щелей, а летом и вовсе житья не было из-за жары и расплодившихся насекомых. Да ещё запахов, прилетавших из далёкого и недостижимого мира за пределом забора…
И умел пёс только одно: бесновато лаять на всех, появлявшихся около двора или входивших во двор. В том числе – на хозяина, которого, правду сказать, сторожевой пёс ненавидел больше всякого чужака…
И мысли его, внятные Волкодаву, вполне соответствовали неизбывному сидению на цепи. Ничего общего с ясным разумом Мордаша или степного воина Тхваргхела, сопровождавшего кочевого вождя. Старый пёс не умствовал, не тянулся к чему-либо помимо насущного. Он даже не подозревал, есть ли что-то, к чему можно тянуться. Пустая миска – где же Тот-кто-кормит – сожрать бы этого, дразнящего, – цепь коротка, не пускает – а это ещё кто во дворе появился?..
Кобель не знал, что ему делать с сильным и неизведанным чувством, которое внушал странный чужак. И, вместо того, чтобы заходиться бешеным лаем, на всякий случай просто стоял и смотрел, напрягая, как мог, оплошавшие к старости, гноящиеся глаза.
– Панкела дома нету, – по-прежнему неприветливо проговорил Шамарган. – Нужен если, жди. Скоро придёт.
Волкодав кивнул и уселся на длинное бревно, лежавшее под стеной. Он не стал спрашивать, кем доводился беглый лицедей хозяину дома и почему считал возможным распоряжаться. Ему не было дела. Захотят, сами расскажут. А не захотят – ну и не надо.
Вот и положил я начало своему путешествию… Дай-то Боги, чтобы продолжение получилось не хуже!
На самом деле итигулы уверенно обещали, что после посещения гостеприимного Панкелова дома ему станет вовсе не о чем беспокоиться и всё пойдёт как по маслу, однако Волкодав предпочитал не обольщаться. Приучен был, что слишком часто всё в жизни сворачивало не туда и не так, как он себе представлял. Да и на щедрого гостеприимца этот Панкел покамест что-то был не очень похож…
Насколько венн мог понять, Синий Лёд жил бобылём. Присутствия хозяйки не ощущалось нигде и ни в чём. Не думалось, что она ушла на озеро полоскать или засиделась у подруги, к которой заглянула по делу. Нет, женщины здесь попросту не было. Не было и детей. Грязноватый двор стоял неухоженным и угрюмым; там, где обитает хорошая семья, никогда не увидишь такого. Случилось ли что у Панкела с тех пор, когда его последний раз видели горцы? Или это я начал слишком поспешно о людях судить?..
Хозяин появился во дворе на закате – невысокий, кряжистый мужик с пронзительными, вечно прищуренными голубыми глазами и густой сединой в бороде и волосах. Волкодав так и не сумел определить, какого цвета была у него кожа – золотистая, присущая жителям Озёрного края, тёмно-медная, как у горцев и кочевников южных степей, или какая-то ещё. Выговор Панкела также не вносил особой определённости, а впрочем, какая разница, к какому народу он принадлежал?
Вместе с ним в калитку прошмыгнула ещё одна собачка. Пегий пёсик отнюдь не составлял гордости ни одного из собачьих племён. Низкорослый и криволапый, с телом норного охотника и несообразно большой, длинномордой головой, доставшейся от предка – овечьего пастуха, он был сущим уродцем. И далеко не храбрецом. Он боялся и хозяину под ноги угодить, и попасть под удар захлопывавшейся калитки. То и другое не вполне удалось ему. Створку калитки притягивал и ставил на место увесистый камень, оплетённый верёвочной сеткой. Предусмотрительно поджатый хвост кобелишка благополучно сберёг, но, судя по взвизгу, одной задней лапке всё же досталось. Коротко вскрикнув, пегий сразу умолк и метнулся в самый дальний угол двора. Знать, боялся дождаться себе на загривок ещё худших неприятностей вроде пинка или метко пущенной палки. Ну и Панкел, в который раз подумалось Волкодаву. Может, я всё-таки ошибся двором? Или вообще не в ту деревню забрёл?..
Но нет. Панкел назвался и безо всякого удивления принял письмо, сплетённое итигулами. Пока Волкодав пытался вообразить, что за беда могла до такой степени изломать человека, что его начало бояться и ненавидеть собственное зверьё, Панкел не спеша, придирчиво осмотрел говорящие узлы и сказал:
– Хорошо. Всё сделаю, как они просят.
И ушёл в дом, скупо пообещав приготовить гостю ночлег. Некоторое время спустя Шамарган вынес кувшинчик кислого молока, ложку и хлеб:
– На вот. Подкрепись пока.
Волкодав не стал просить у него дополнительное блюдечко для Мыша. Он и так был не рад, что воспользовался письмом итигулов и явился сюда. Мог бы сам нанять лодку и проводника из местных, знакомого с лабиринтами Ковша…
Простокваша имела странноватый, но довольно приятный привкус: такой, словно в неё подмешали лесных орехов, растёртых в мелкую пыль. Волкодав оставил немного на дне горшочка для Мыша, улетевшего на озеро гонять вечернюю мошкару, и лениво задумался, понравится ли такая простокваша зверьку.