Знамение времени - Убийство Андрея Ющинского и дело Бейлиса (Впечатления Киевского процесса)

Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич

Бедный Бейлис! За все отвечает он: и за корову (См. об этом на стр. 119.), и за швайки...

Как хорошо, что шорный инструмент стоит дешево... Все ясно... Но к этим швайкам еще двадцать раз возвращаются, переспрашивая вновь и старых и новых свидетелей...

Но что можно сделать с швайками, которые лежали и которых никто не трогал?

Конечно, ничего...

XLVII.

Два цадика.

Когда читали обвинительный акт, меня, помимо "Волкивны", заинтересовали особенно два персонажа; два еврея, приезжавшие к Бейлису, гостившие у него... Какая-то таинственность

витала над ними, что-то воистину "мистическое", потустороннее окружило их странные облики...

Помните, как описывались они: старые, страшные; дети трепетали, смотря на них. В больших, высоких шапках, в длинных одеяниях; и я мысленно всматривался в них, рисуя в своем воображении их ветхозаветные образы. Вот они, с круглыми, пронзительными - обязательно "пронзительными" - глазами, смотрят так, что на три аршина под землей видят. От них ничто не утаится! От них ничего не {113} скроется!.. Ходят они медленно, тихо поворачивая головы. Длинные, подуседые их бороды, как у самого Моисея, по пояс. Костлявые, постные, изжелта-бледные руки, покрытые густыми седеющими волосами, безжизненно, как плети, выглядывают из-под широких рукавов ветхозаветной, древней библейской одежды, сохранившейся по наследству не меньше как от мистического древнееврейского пророка Даниила... Шапки, эти ужасные, высокие шапки, с широкими полями, должны быть особенно потрясающи...

Мое любопытство просто не знало пределов, особенно с тех пор, как Шмаков каждого еврея (и не еврея, но, у которого мог быть - почем знать! предок еврей) стал строго экзаменовать:

– Слышали: ли вы, кто такие Ландау и Этингер?

– Не слышал.

– А, вы не слышали, - сердито ворчал он, то снимая, то надевая очки, вы не знаете цадиков Ландау и Этингера?

Господа присяжные заседатели...

– Позвольте, г. Шмаков, - прерывает председатель, - сейчас, еще допрос...

Какой там!

Разве можно кому бы то ни было остановить Шмакова, когда он услышит имена знаменитых цадиков Ландау и Этингера, когда этот столп и утверждение истины всего союза русского народа, всех черносотенцев, заснув, просыпается, если только до его чуткого уха долетит созвучие, начинающееся или имеющее слог рав...

Какой-то свидетель упомянул фамилию Бравин... Шмаков в это время, как мне казалось, немножечко вздремнул. И что же? Вдруг оживился, схватился за очки...

– Что? Раввин...
– и он грузно, тихо стал подыматься из своего уютного уголка за столом гражданских истцов.

Представьте же себе его негодование, когда он, видя пред собой еврея не мог добиться от него, что он знает знаменитых цадиков Ландау и Этингера!..

Совершенно поневоле и я, никогда в жизни не видавший цадиков, прямо сгорал от нетерпения!
– Ну, когда же, когда они придут?

И я представлял себе, как они, чинно и важно, в сознании исполнения своего долга перед господом, войдут в {114} торжественное заседание суда в своих древних одеяниях, и мы перенесемся с ними почти в доисторические времена. - Пригласите Ландау...-и зал закружился у меня перед глазами от напряженного ожидания.

Растворяется дверь - возле двери, особенно почтительно стояли курьеры, заглядывая туда, в коридор, напряжение вытягивая шеи...

Секунда ожидания, показавшаяся вечностью... И в залу вошел... он, этот знаменитейший цадик: тонкий, в пиджаке, бритый, с лицом артиста, манжеты, манишка, цепочка, лакированные, модные ботинки...

– Что же это такое?..

– Как позволяют...

– Изменил наружность!..-промелькнуло у меня в голове

Но нет, оказывается - это настоящий, неподдельный Ландау. Говорит вибрирующим баском, говорит гладко, и мне почему-то все кажется, что он сейчас перейдет на французский язык... Время от времени рассматривает хорошо отточенные ногти... Отвечает небрежно... Он начинает скучать...

Оказывается, он жил за границей, больше всего в Париже, приезжал в Киев к своей матери, которая живет в том участке, где он, сын своей матери, проживать не может, в силу той "комедии", - как угодно было одному из обвинителей обозвать на суде тот трагический порядок, который установлен для жительства евреев в Киеве.

Ему хотелось жить с матерью. Он как-то там жил, а прописали его где-то, кажется, в Плоском участке... Ну, какое ему, собственно, до этого дело?

– А вы цадиков видели?-гудит, как шмель, г. Шмаков

– Цадики, цадики!.. А? Что!.. Что такое цадики?..

Если бы вы только видели, каким уничтожающим взглядом окинул его г. Шмаков! Вот тебе и цадик!.. Как же это так? Господин Шмаков, разъясните...

Но нет, ни Шмаков, ни Замысловский, ни даже юнейший и храбрейший из них, г. Дурасевич, - и тот молчит, как убитый. Все молчат... (см. статью на стр.- Л. Троцкий "Под знаком Дела Бейлиса"и настойчиво допрашивало обвинение всех свидетелей о двух страшных "цадиках", Эттингер и Ландау..." ldn-knigi)

В публике движение, слышен тихий смешок, который разразился бы в гомерический хохот, если бы только это было возможно...

Я угнетен, разочарован... {116} - Ландау, Ландау...- начинаю припоминать, - не тот ли это, который пишет оперетки и ставит их в Париже?!

Навожу справки - тот самый...

Мне говорят, что он и сюда, в Киев, сейчас привез оперетку, только, будто бы, столь она весела и задорна, что киевская сцена не выдержит, а благочестивое начальство не разрешит...

Вот тебе и на?.. Опереточные цадики превращаются в "цадиков", пишущих оперетки... Это действительно по-русски...

Говорить ли о другом "знаменитом" цадике Этингере? Это форменный немец с типично немецкой наружностью. Он ни слова не знает по-русски, его допрашивают через переводчика. Он был настолько любезен, что прибыл к нам, в Россию, в Киев, дать показания в окружном суде, лишь бы послужить правде в деле разогнания тумана в этом страшном обвинении...

И мне, вдруг, стало так стыдно, так больно; что прямо хоть не живи на свете... Воображаю, как хохочут над нами в Западной Европе! Воображаю, сколько смеха вызвал этот вызов австрийского землевладельца и купца, ведущего мучное и лесное дело, вызов туда, где люди стараются доказать, что век людоедства - это ваш век, это наша жизнь...