Знаменитость
Шрифт:
– Сейчас расскажу, – пообещал тот, поднимаясь из-за стола.
– Занято, – пожаловался я дежурному, выразительно демонстрируя коротко гудящую трубку.
Но ему уже было не до меня. Прапорщик Никитенко торопился похвастать сослуживцам – какую свинью он подложил ненавистному начальнику. И меня в помещении милицейского участка тоже уже ничто не удерживало. Более того, надо было немедленно исчезнуть отсюда, чтобы попытаться застать дома Валета и потерпевшего. И скорее придумать какой-нибудь более надежный способ быстро заработать денег, чем запись певца Алеши.
Но где-то в душе мне вдруг стало стыдно уходить. Этот Алеша был порядочный говнюк. Но его все здесь бросили одного, разбежавшись как крысы. И я представил, как тоже начну сейчас вжимать голову в плечи, торопясь поскорее удалиться от участка, и стараясь забыть, как оставил этого чудака на растерзание?
И вот тут ко мне, как это иногда случается в неравной драке, вдруг пришло озарение. На столе, в пустой дежурке прямо сверху, лежал раскрытый телефонный справочник. И там был крупно выведен номер прокуратуры. Со странным удивлением на самого себя, я встал у стола боком – чтобы сразу заметить, если менты вернутся. И начал быстро накручивать диск, набирая этот номер. Ко всему прочему, от меня номер был написан вверх ногами, так что все время приходилось косить глаза. Помню, даже мерещилось, что это какой-то сон и происходит не со мной. Зато, как и пьяный в стельку певец, я не чувствовал страха.
– Прокуратура! – отчеканил голос в трубке.
– Извините, это из 70-го отделения милиции вас опять беспокоят, – проговорил я, тоже копируя «командирский голос». – Тут у нашего прапорщика Никитенко сегодня свадьба. Парень выпил крепко, и вам позвонил, наплел с три короба. Вы, пожалуйста, не принимайте всерьез. Мы тут с ним разберемся, как только в себя придет. Сами диву даемся – что ему вдруг взбрело в голову дежурного изображать. Обычно очень дисциплинированный сотрудник.
– А кто у вас дежурный сегодня? – с ноткой недоверия спросил голос.
Прямо передо мной на столе лежала куча картонных папок, в беспорядке поднятых с пола.
– Лейтенант милиции Фролов! – отчеканил я фамилию, которая бросилась в глаза на верхней папке, и лихорадочно соображая – что бы такое еще сказать, чтобы поверили. – Вы уж извините, но с тех пор как у нас этот новый капитан командует, дисциплина сильно хромать начала… – ляпнул я первое, что пришло в голову.
– Да уж, распустил вас этот бывший тюремщик, – выговорил мне голос из прокуратуры. – А если бы я успел уже по начальству доложить?.. Хорошо я сразу не поверил, про каких-то дурацких певцов подпольных? А то бы вы прославились – стали посмешищем среди всех питерских отделений милиции…
Двери хлопнули. Возвращались прапорщик и остальные менты. Я избавился от трубки, моментально бросив ее на рычаги, и перевел дух.
– Дозвонился? – спросил меня дежурный.
– Спасибо, – кивнул я, понимая, что сделал еще только полдела. Надо было срочно увести от начальника Алешу, пока этот Никитенко не перезвонит в прокуратуру, и обман не вскроется. Телефон на столе снова оглушительно зазвенел. Я уставился на него, как парализованный. Я ведь прервал разговор с прокуратурой на полуслове. Если это снова оттуда звонят переспросить?
– Дежурный прапорщик Никитенко! – поднял трубку милиционер. Он долго, молча, вслушивался. Лицо его меняло выражение. Я был не в силах сделать шаг.
– По порядку, давай – наконец, отозвался он. – Сначала точный адрес квартиры, которую обокрали? Записываю…
Я перевел дух и шагнул обратно в кабинет начальника участка. Обитатели этого «песенного уголка» совершенно не обратили внимания ни на мое возвращение, ни на искаженное волнением лицо. Только сразу плеснули водки в стакан. Я подсел ближе к Алеше. Требовалось незаметно растолковать ему, что надо немедленно уходить. За считанные минуты, пока обман не вскрылся. Но Алеша был увлечен беседой.
– Так за что, говоришь, Палыч, тебя из майоров в капитаны разжаловали? – бестактно интересовался Алеша, успевая попутно наполнять стаканы. Водка в принесенной мною бутылке убывала с угрожающей скоростью.
– Да, все через эту мою несчастную любовь к песне, – пожаловался мент. – Областной смотр-конкурс самодеятельных талантов проводили среди сотрудников ИТУ. Я подготовился отлично. Спел здорово. А в результате скандал на всю область, аж до министерства докатилось. Мне выговор в приказе, понижение в звании и перевод…
– Я думал, в вашем ведомстве только за побеги так наказывают, – поразился Алеша. – А в чем тебя обвинили?
– Так в неправильном репертуаре! – воскликнул мент. – Я же спел «По тундре, по железной дороге, мы бежали с тобою, замочив вертухая!..» А там, в первом ряду сидело наше областное начальство. И по партийной линии, куратор из обкома… Свои же стукачи в министерство доложили, – вздохнул капитан. Ему было слишком неприятно вспоминать. И начальник поспешил вытянуть вперед могучую ручищу со стаканом, чтобы чокнуться.
Напоминание про стукачей подстегнуло меня.
– Нам пора уже. Там музыканты все уехали… – начал я, незаметно ткнув Алешу в бок. Но певец ничего не понял, равнодушно отвернувшись. Меня охватила такая досада, что впору было хватать его за шиворот и силой тащить наружу.
А Пал Палыч, тем временем, уже завладел гитарой.
– Вот, послушай, Алеша! – попросил капитан. – Мне надо, чтобы кто-то знающий оценил – правда у меня есть талант? Или это мне только подхалимы разные твердят?..
Алеша не реагировал, сосредоточенно доливая в стаканы остатки водки. А милиционер приготовился петь. Он сначала закатил глаза вверх, потом придал им какое-то чуть выпученное состояние, пытаясь изобразить сосредоточенную грусть. Широкое лицо Пал Палыча сморщилось от старания. И он заголосил. Причем не просто тоненьким, надтреснутым фальцетом. А с каким-то даже восточным акцентом, смягчая звуки, как это, наверное, делают казахские акыны, воспевающие степи и горы.
– Ябля-ки на снегу! Ябля-ки на снегу….
Выдав громкий бренчащий аккорд на гитаре, он уставился на нас.
– А дальше? – спросил ошарашенный Алеша.
– Дальше пока не придумал, – вздохнул милиционер. – Только первая строчка припева пока есть. Красиво сочинил, правда?.. Когда-нибудь вся страна распевать будет?
Я сдержался только каким-то чудовищным напряжением воли, так что на глазах даже выступили слезы. Мы с Алешей, не сговариваясь, инстинктивно уставились в разные углы комнаты, понимая, что стоит нам глянуть друг на друга – расхохочемся так, что впору будет улепетывать из кабинета и в помещении дежурки стекать по стене, икая от смеха.