Знаменитость
Шрифт:
– Обязательно зайду к вам за этой пластинкой, как только разживусь проигрывателем, – пообещал я, и вежливо добавил: – Благодарю!
Но продавец смотрел уже с опаской. И это разозлило меня.
– Ну, что ты приперся? Подождать не мог? – посетовал я на Кощея, как только мы вышли наружу. – Видишь, я музыку слушал…
Кощей насупился, но в бутылку не полез.
– Ты же сам хотел, чтобы я там все крыши посмотрел? Я и посмотрел.
– Ну и как? – заинтересовался я.
– Все, как ты говорил! – просиял кореш. – Город старинный, можно несколько кварталов с крыши на крышу перебираться. И дом этот, там в общем, есть подходящая форточка. Из нее сначала в подсобку попадаешь, а потом в кафе, про которое ты говорил… Точно знаешь, что тебя там «кинут»?..
Кощей, кстати, не был форточником. А встреча, которую я опасался, была назначена в небольшом кафе «Теремок». Днем оно стояло полупустое. Точнее, там были назначены обе нужные мне встречи. С промежутком в один час. По старой привычке я решил сделать все дела разом. Смысла тянуть не было. Но и зря лезть на рожон я не собирался. Поэтому постарался все продумать, и, как всегда, подстраховаться, на случай худшего развития событий. Вот только страховка у меня была одна – талант Кощея.
На самом деле Кощей был виртуозным карманником. Факиром и иллюзионистом своего дела. А вот крыши не были его стихией. Поэтому я решил кое-что поменять. О чем и рассказал, пока мы медленно брели в сторону кафе «Теремок»
– Ну, как? Справишься? – на всякий случай поинтересовался я.
– А то! – хмыкнул Кощей. – Вот не пойму я, Студент. У тебя же масло в голове! И зачем ты навострил лыжи за кордон? – с характерным блатным выговором заявил он. – Страна меняется, кооперативы всякие появились, как при НЭПе. Лавэ у фрайеров теперь навалом… Мне авторитетные люди говорили – наше время пришло!
– Как бы тебе объяснить, – я заговорил медленно, потому что подбирал слова как можно более душевные. Я искренне не хотел испытывать терпение своего приятеля, по опыту зная, во что превращается этот человечек, когда приходит в бешенство. А сегодня я один раз уже обидел его небрежным обращением. – Дело такое, Кощей. Как выяснилось, очень по-разному мы понимаем жизнь: я и ЦК КПСС. И остаться в стране, которой они заправляют, значит сидеть снова и снова. Не за одно, так за другое. А чалиться всю жизнь даже в таком гостеприимном месте, как зона в солнечном Соликамске – не хочу…
Кощей осклабился – шуточка про Соликамскую зону пришлась ему по душе.
– Потому и надо мне свалить. Но только за кордоном деньги еще важнее, чем у нас. Поэтому, хочу я вывезти одну ценную вещь. Ее там уже ждет мой старый одесский друг, пару лет назад умотавший в Израиль. Помнишь, я тебе рассказывал, который Высоцкого записывать мечтал?.. У него там своя фирма грамзаписи. Так вот эту важную штуку мне сюда обещали принести. Но, заварушки, думаю, не избежать. Но если дело выгорит как надо – твоя доля Кощей, где бы я ни был, хоть на другом краю земли – я свои долги всегда плачу… Ты ведь это знаешь?
Жулик кивнул. И мы расстались. Я открыл двери кафе.
И сразу же узнал ее, как только шагнул в зал, приглаживая короткие волосы ладонью. Столик в углу, у окна. Она лежала между салфетницей и высоким стаканом, в котором доходил какой-то чахлый цветочек. Немного полинявшая от времени, коробка сверхтонкой магнитной ленты «Тасма». Один ее картонный угол был смят. Но в целом это было именно то, что я искал. Оригинал последней записи Алеши Козырного. Легендарный «Концерт на крови», в существование которого, оказывается, уже мало кто верил. Пленка, оставшаяся в сумочке Маши Старковой, когда я видел ее в последний раз, отчаянно бежавшую по ноябрьскому льду за увозившим меня «воронком».
Я шагнул навстречу. Девушка, сидевшая за столиком, вопросительно подняла глаза.
– А я почему-то не думала, что вы такой молодой? Думала, как все мамины друзья! – вместо приветствия заявила она.
– Мне скоро будет двадцать девять. Я ведь моложе твоей мамы на десять лет… – объяснил я.
Она набрала в грудь воздуха, словно собираясь на что-то решиться.
– Мама четко мне объяснила, что надо сделать, если вы дадите о себе знать. Даже слово с меня взяла, – выпалила она, как школьница наизусть домашнее задание, не отводя взгляда и нисколько не смущаясь.
– Значит, она сохранила пленку, – вздохнул я.
– Но только сейчас я вдруг поняла, что настолько не хочу ее вам отдавать, что даже готова нарушить слово, которое дала матери! – дерзко заявила девчонка и убрала со стола пленку, которую, казалось, еще секундой раньше она готова была подвинуть мне. Теперь она спрятала ее к себе на коленки, с вызовом уставившись мне прямо в глаза.
Я просто сел за столик напротив нее. Девочка не представляла, насколько она меня поставила в тупик. Если бы тут сидела пара бандитов, собиравшихся меня кинуть – я бы четко знал, как сейчас поступить. Но напротив меня сидела хрупкая девчонка 18-19 лет, с глазами точно такими, какие они становились у Маши Старковой, когда та начинала сердиться.
– Ну, что молчите? – спросила Катя, видимо, уже успев немного испугаться собственной смелости. Все-таки перед ней сидел тип, недавно вышедший из тюрьмы.
– Не знаю, что сказать, – признался я. Потихоньку соображая, что эта девочка вряд ли хочет завладеть пленкой из-за денег. Наверное, сейчас всего несколько человек в стране представляет себе ценность этого оригинала. Просто она собирается задать мне какой-то вопрос. И хочет во, что бы то ни стало продемонстрировать мне, как он у нее наболел.
– Она была уверена, что вы ненавидите ее, за то, что… Считали в общем… – тут она осеклась. – Ну, что это она вас посадила?
Я покачал головой.
– Это я сам себя посадил. Такую выбрал судьбу, – усмехнулся я. – А Маша ни в чем передо мной не виновата. Как жаль, если она так считала.
– Так какого черта вы ей на письма никогда не отвечали и от свиданий отказывались?!.. – выпалила девчонка, раскрасневшись от гнева. – Она-то считала, что виновата и извелась совсем!.. Только когда уехала, у нее там немного от души отлегло, я это почувствовала.
– Я был уверен, что сидеть мне придется все девять лет. Не хотел ей жизнь ломать. Думал, так она меня легче забудет, – признался я. – Знал бы, что срок скостят, может быть, поступил бы иначе.
Знала бы эта девочка, как много стоило сделать иначе в моей прошлой жизни! Мне пришлось отказаться от памяти о той прошлой жизни, чтобы выжить в зоне. Измениться, стать другим. Вычеркнуть из памяти те дни, когда вокруг меня были самые дорогие в моей жизни люди и когда были сделаны тяжкие, непоправимые ошибки. И только сейчас я мог позволить себе вспоминать обо всем этом без опаски дать слабину.