Знаменитые авантюристы
Шрифт:
Создатели этих карт руководствовались не столько наблюдениями путешественников, таких, как Плано Карпини, Рубрук, Марко Поло и других создателей ранних глав великого приключения человечества — познания земли, сколько черпали сведения у античных авторов Птолемея и Плиния, следуя за их «географическими руководствами» в описании мира.
Точно так же и в рассказах древнегреческих писателей привлекали прежде всего сообщения о таинственных, мифических странах и чудесах, которыми они знамениты. У Гомера поражало описание страны одноглазых циклопов, а у Лукиана — легенды об «индийских чудесах». Образы чудес загадочной Индии влияли и на средневековую фантастику. Тогда же начал складываться жанр вымышленного путешествия. Его творцы свои вымыслы о неведомых землях преподносили как достоверные свидетельства очевидцев, а, бывало, подлинные сведения землепроходцев и мореходов «переосмысливали» в традиционном ключе, стремясь лишь к тому, чтобы поразить чудесами впечатлительных современников.
Можно представить, как действовали на воображение, пребывавшее в плену тогдашних представлений, «свидетельства» об изрыгающих пламя дьяволах, обитающих в загадочной Индии, где якобы находилось и «Царство просвитера Иоанна». Следуя легенде, капитан Себастьян Кабот на своей карте поместил эту святую Землю обетованную «в восточной и южной Индии». И не случайно Рабле, в эпоху которого легенда эта продолжала возбуждать всеобщий интерес, писал о предполагаемой женитьбе Панурга на дочери «Короля Индии», просвитера Иоанна. Намечал автор «Пантагрюэля» и путешествие своего героя в эту страну, где будто бы находился вход в преисподнюю.
Представления о сказочных странах, населенных фантастическими существами, отразились и в творчестве других писателей. Отелло, рассказывая венецианскому Совету о своих скитаниях, о больших пещерах и степях бесплодных, упоминает и об «антропофагах — людях с головами, что ниже плеч растут». Легенды о призрачном острове Св. Брандана вдохновляли Т. Тассо при описании садов Армиды в поэме «Освобожденный Иерусалим». Описание «индийских чудес» встречается у многих литераторов. Современники Свифта были уверены в реальном существовании тех стран и народов, о которых рассказывал капитан Гулливер. Эту уверенность разделяли и по отношению к Утопии — стране, описанной Т. Мором, и даже намечали послать миссионеров на остров Тапробана (Шри-Ланка), где, кстати говоря, предполагали заодно обнаружить и город Солнца, придуманный Т. Кампанеллой. Так же как на Бермудских островах со временем будут пытаться найти шекспировскую скалистую «державу Просперо».
К жанру вымышленного путешествия относится и сочинение сэра Джона Мандевиля, поведавшего о своем, поистине необычайном, 34-летнем хождении по свету в XIV веке. Где только не побывал сэр Джон: ступал по земле Кадилья, что к востоку от владений китайского хана, был в «Стране пигмеев», видел и описал грифона; засвидетельствовал о существовании живого растения «баранца» и сказочной магнитной горы, притягивающей железные части кораблей, что ведет к их гибели, — горы, которую после этого тщетно пытались отыскать; наконец, разрешил еще одну загадку: пояснил, что Нил берет начало в Раю…
Пять веков верили этим выдумкам, оттиснутым в 1484 году только что изобретенным типографским прессом и сразу же переведенным чуть ли не на все европейские языки, пока не выяснили, что популярное сочинение — мистификация. Автором ее оказался некий Жан де Бургонь, бельгийский врач и математик. Было установлено, что он — всего-навсего ловкий компилятор древних и средневековых авторов, искусно повторявший за ними были и небылицы.
Сочинений, подобных путешествиям Мандевиля, появилось великое множество. Еще при его жизни пользовалась успехом «Книга познания» безвестного кастильского монаха о его неслыханном походе по земному кругу. Считали подлинной и зачитывались «Книгой Дзено» — о путешествии венецианцев к берегам Америки за сто лет до Колумба. Вместе с картой, помещенной на ее страницах, книга эта оказалась фальсификацией столь же изощренной, сколь и бессовестной, составленной, как теперь ясно, на основе различных источников. Позже вышли «Воспоминания Гауденцио ди Лукк», будто бы открывшего неизвестную землю в африканской пустыне — Меццоранию (на самом же деле они принадлежали перу англичанина С. Берингтона), и многие другие фантазии. В том числе и измышления Джорджа Псалманазара — авантюриста и мистификатора, якобы уроженца Формозы, прибывшего в Англию и выдававшего себя за японца.
Как, однако, выяснилось впоследствии, этот «японец» служил кашеваром в войсках герцога Мекленбургского. Здесь, в немецких землях, его встретил священник одного из шотландских полков Уильям Инес.
Он-то и привез «японца» в Лондон, уверяя, что ему удалось обратить в истинную веру уроженца далекой Формозы.
Святой отец мечтал прославиться, и бывший кашевар, прикинувшийся «язычником с неведомого острова», как никто мог способствовать этому (ведь о Формозе тогда толком никто ничего не знал). «Новообращенный» стал рьяным поборником истинной веры, без устали восхвалял англиканскую церковь и ее главу — короля.
Но капелану Инесу этого показалось мало, и тогда он объявил, что поручает своему подопечному перевести на формозский язык катехизис, чтобы затем обратить в христианство весь остров. «Японцу» ничего не оставалось, как сочинить «формозский язык». И он создал его!
Обманщик выдумал алфавит и грамматику. Причем, пользуясь доверчивостью современников и отсутствием у них знаний о далеких, неведомых землях, довольно нахально «изобрел» буквы, удивительно схожие с греческими.
Надо отдать должное Псалманазару, грамматика, которую он сочинил, была весьма логична и довольно проста. Хитроумный автор выдумал и словарный фонд «родного» языка.
Всего несколько недель ушло на создание этого искусственного языка, видимо первого в мире, если не считать алфавита утопийцев, придуманного Т. Мором.
Теперь можно было браться за «перевод». За катехизисом последовал перевод молитвенника. Лондонский архиепископ был в восторге и уже видел себя повелителем душ крещеных островитян.
Обнаглевший авантюрист, действуя после первого успеха и дальше с той же откровенностью, решил написать историю «родного острова». В 1704 году вышло его «Историческое и географическое описание Формозы». Подробно и обстоятельно мошенник рассказывал об острове и его обитателях, описывал одежду, быт и нравы, религию язычников — островитян, среди которых бытуют варварские обычаи. Поражая наивных англичан, Псалманазар описывал обряд ежегодного приношения в жертву ни больше ни меньше как восемнадцати тысяч детей. Их сердца, вырванные из груди, сжигали перед алтарем на гигантской жаровне.
Маловерам автор предоставлял возможность увидеть и храм, изображенный на рисунке, и алтарь перед ним, и жаровню. Вообще в защите своих откровений авантюрист проявлял удивительную изобретательность, нередко апеллируя при этом и к старинным картам.
Но не только «уроженец Формозы», а едва ли не каждый из компиляторов и мошенников — творцов вымышленных путешествий, пользовался творениями древних и средневековых космографов — чертежами португальских, испанских и итальянских картографов, созданных на пергаменте, на медных, а то и на серебряных пластинах, но одинаково сочетавших в себе достоверное с необычайным, фантастическим.
Но вот средневековые вымышленные чудеса мало-помалу сменились на картах загадочными белыми пятнами. И тогда разглядывание карт, как писал Джозеф Конрад, пробудило страстный интерес к истине географических фактов и стремление к точным знаниям — география и ее родная сестра картография превратились в честную науку.
Что влекло семнадцатилетнего Родса в Африку — туда, где еще оставались загадочные белые пятна? Неужели и он, как тот читатель, уверовал в сокровища царя Соломона и сказочную страну Офир? Или его привлекала колониальная романтика и необычайные приключения, наподобие тех, о которых он читал у Жюля Верна? Быть может, его манили экзотическая природа и охота на невиданных зверей? Отчасти, возможно, и то и это. Но главное, что побудило его совершить столь долгое и опасное путешествие, — желание разбогатеть.