Знаменитые Стрельцы
Шрифт:
Андрей от природы наделен редчайшим даром – приспосабливаться к людям, обстоятельствам, подстраиваться под них. Андрей никогда не упустит своего шанса. В душе он – эгоист. Но поток его обаяния настолько велик, что затмевает эту основную черту его характера. Андрей проницателен, всегда сумеет выбрать для себя выгодную профессию и завоевать уважение людей. От жизни он предпочитает получить все сполна…
В отношениях с женщинами Андрей несколько заносчив. Ему нравится роль этакого неприступного сердцееда. Однако он способен быть очень нежным и предупредительным, любит устраивать романтические сюрпризы. Андрею нравятся женщины с хорошим вкусом, модно и нарядно одетые. В семейной жизни несколько замкнут, не любит распространяться о своих проблемах, но и проблемами жены интересуется поверхностно…».
И
Его отец – Вадим Григорьевич (1924, Крыса) – известный архитектор, в свое время преподававший в МАрхИ, создатель памятника Карлу Марксу в Москве, автор оформления советских павильонов на всемирных выставках в Брюсселе, Монреале, национальных выставок в Париже, Генуе, Лос-Анджелесе. Мать Андрея – Нина Марковна (в девичестве – Шмуйлович; 1926, Тигр) – всю жизнь проработала в медицине.
Семья Макаревичей считалась по советским меркам привилегированной и обеспеченной. Например, после поездки Вадима Григорьевича на советскую выставку в Брюссель в 1958 году (он занимался ее электрификацией) в их семье появилась диковинка – телевизор. По тем временам – неслыханная роскошь.
Высокое положение отца сказывалось и на его детях (помимо сына в семье была еще и дочь) – они посещали не обычный детский сад, а номенклатурный – возле Александровского сада. Все это сказывалось на взаимоотношениях Андрея со сверстниками – он рос достаточно высокомерным мальчиком, себе на уме. Впрочем, дело было не только в происхождении его родителей, но и в астрологии – Змея считается знаком аристократическим, замкнутым на себе. Поэтому поведение Андрея в том же детском саду прямо вытекало из вышеприведенных характеристик – это учреждение его змеиное аристократическое нутро переносило с трудом. Как честно пишет он сам в своих мемуарах: «Я попал в советское учреждение, где все должны были быть как все». Из сего признания следует, что уже в детсадовском возрасте Макаревич грезил о такой либеральной ценности, как свобода личности (чтобы не быть как все).
В том детсаду и воспитательница была плохая – у нее был «неправильный запах» и «пища нехорошая» (оба определения принадлежат самому Макаревичу). Видимо, дома на Волхонке героя нашего рассказа кормили более изысканными деликатесами, если он с таким пренебрежением описывает те продукты, которые в те годы не в каждом советском детском саду имелись (напомним, что на дворе была середина 50-х и с момента окончания самой страшной войны прошло еще не так много времени). То есть если где-нибудь в Пензе или Сыктывкаре советские детсадовцы ежедневно ели одни и те же каши, иной раз без масла, и гоняли обычные чаи, то в детсаду Макаревича у стен Кремля меню было куда более разнообразным и калорийным. Там на завтрак давали кофе с молоком или какао, разнообразные булочки, а на обед – супы, макароны, каши и котлеты. Будущей рок-звезде детсадовские деликатесы не нравились, и он боролся с ними по мере своих детских сил: например, сливочное масло выбрасывал под стол, а котлеты закидывал на шкаф. Так длилось больше месяца, после чего хулигана из детсада исключили, разоблачив его махинации – котлеты на шкафу начали плохо пахнуть (можно себе представить сколько добра перевел «буржуйский сынок» Макаревич за это время!).
В 1960 году Макаревич отправился в первый класс 19-й московской средней школы с английским уклоном. Параллельно мама, которая в юности увлекалась музыкой, отвела сына в музыкальную школу. Однако ничего путного из этого не получилось – нотная грамота давалась Андрею с большим трудом, а многочасовые сольфеджио выводили из себя настолько, что мальчик на глазах превращался в неврастеника. Поэтому через два года с музыкальной школой пришлось расстаться. Тогда его родителям казалось, что музыка – это не призвание их сына. Но они ошиблись.
В старших классах на место классической музыки в жизнь Макаревича вошел рок-н-ролл. Случилось это в «именном» году Змеи (1965) при следующих обстоятельствах. В один из дней Андрей вернулся из школы домой (они тогда жили на Волхонке) и застал отца за серьезным занятием – тот переписывал на маленький магнитофон «Филипс» пластинку «Битлз» «Ночь после трудного дня» (1964), взятую у соседа. Стоит отметить, что Андрей и раньше слышал «ливерпульскую четверку», однако эти прослушивания носили отрывочный характер и не давали возможности составить о группе объективное мнение. И только теперь, с появлением дома полноценной пластинки с записью 12 песен, у Андрея появилась возможность понять по-настоящему, что это за чудо – «Битлз». По его же словам:
«Было чувство, что всю предыдущую жизнь я носил в ушах вату, а тут ее вдруг вынули. Я просто физически ощущал, как что-то внутри меня ворочается, двигается, меняется необратимо. Начались дни Битлов. Битлы слушались с утра до вечера. Утром, перед школой, потом сразу после и вплоть до отбоя. В воскресенье Битлы слушались весь день. Иногда измученные Битлами родители выгоняли меня на балкон вместе с магнитофоном, и тогда я делал звук на полную, чтобы все вокруг тоже слушали Битлов…»
Истоки советского рока берут свое начало в первой половине 60-х, когда в СССР (даже несмотря на наличие «железного занавеса») стали попадать записи западных рок-коллективов (их привозили сюда «выездные» – люди, вроде отца нашего героя, которые могли ездить на Запад по служебной необходимости). Правофланговым коллективом в этом процессе приобщения советской молодежи к западной рок-музыке был именно ансамбль «Битлз» из Ливерпуля. Как мы знаем, советская власть весьма негативно реагировала на советскую «битломанию», что было вполне закономерно. Советских идеологов волновала не столько политическая составляющая этого процесса, сколько сбивала с толку та истерия, которая сопутствовала появлению этого коллектива на Западе. А именно: все эти тысячные толпы сумасшедших девиц, которые бегали за своими кумирами где бы они ни появились, а на их концертах так громко визжали, что за этими криками даже сами «битлы» не слышали, что они поют (в конце концов они даже перестанут гастролировать).
Эта истерия вкупе с ярко выраженной коммерческой раскруткой коллектива (а уже тогда было известно, что люди, причастные к этой раскрутке, получали с их славы гораздо большие дивиденды, чем сами участники ансамбля) и стала главным побудительным мотиваом для советской идеологии, чтобы бороться с «Битлз»» на своей территории. Этот коллектив стал подаваться в советских СМИ как коллектив, потворствующий молодежной истерии и приносящий баснословные прибыли своим хозяевам, которые «куют» деньги именно на этом массовом сумасшествии. При этом несомненный талант «битлов» советские критики не замечали, поскольку считалось, что подлинно талантливые исполнители не имеют права доводить своих слушателей до подобной истерии: погромов, обмороков и даже самоубийств.
Однако, как это чаще всего бывает, чем больше что-то запрещалось, тем сильнее к этому тянуло людей. В итоге в СССР как грибы после дождя стали появляться собственные доморощенные «битлы» – всевозможные «англоязычные» рок-группы. Причем процесс был поистине широкомасштабным: подобные коллективы имелись чуть ли не во всех советских школах, институтах, техникумах и ПТУ. Отметим, что власть отреагировала на этот процесс не репрессиями (фактическим запретом рок-групп), а созданием альтернативного течения – вокально-инструментального (эта идея возникла в ЦК ВЛКСМ). То есть было заявлено своеобразное социалистическое соревнование – конкурентная борьба между роком и ВИА.
Все это вытекало из той подковерной борьбы, которая тогда велась в высшем советском руководстве между несколькими течениями: державниками-почвенниками, либералами-западниками, сталинистами и государственниками (последние старались быть над схваткой, выступая этаким высшим или третейским судьей в этом противостоянии). Каждое из этих течений контролировало свою «территорию» и имело свои средства массовой информации (у державников это были «Огонек», «Наш современник», «Молодая гвардия», у либералов – «Новый мир», «Советский экран» и т. д.). Например, в литературе державники «крышевали» так называемую деревенскую прозу, сталинисты и государственники – официозную, а либералы – молодую «оттепельную» поэзию; в кинематографе первые отвечали за фильмы из разряда опять же официозных, вторые – за авангардистские, не «поточные». Вот и в той же молодежной музыке державники и их единомышленники сделали ставку на ВИА, а либералы – на рок-н-ролл.