Знание-сила, 1997 № 02(836)

Коллектив авторов

В своих построениях Бауэр основывался на экспериментальных данных своего времени. Тоща были опубликованы спектроскопические исследования Жскса и Влэ, полагавших, что в живой клетке не наблюдаются характерные спектры (ультрафиолет!) белков в отличие от белков «ин витро». Следовательно, состояние белков при жизни существенно отличается от состояния «мертвого» белка. Примерно такие же выводы делал знаменитый современник Бауэра А. Г. Гурвич, который объяснял открытое им митогенетическое излучение распадом «неравновесных констелляций» молекул в клетке.

К сожалению, эти романтические концепции не подтвердились: белки «ин виво» такие же, как и «ин витро». Нет особой физики макромолекул, свойственной только живому состоянию.

Особой физики

нет, но сама постановка вопросов о сущности жизни, о своеобразии термодинамических характеристик процессов жизнедеятельности и, более того, стремление получить «из общих принципов» дедуктивно все основные свойства изучаемого объекта — идеал науки. В те годы к такому идеалу активно устремлялись физики. Физика становилась для биологии примером. Казалось возможным, подобно теоретической физике, создать и теоретическую биологию. И Бауэр сделал соответствующую попытку. Я уже говорил: попытка удалась — стройная концепция с дедукцией из общих принципов была реализована. При этом замечательно и парадоксально, что логическая конструкция теоретической биологии Бауэра сохраняется и в случае иной физической интерпретации исходного принципа устойчивого неравновесия. (Мне это напоминает русскую сказку «Суп из топора»: суп варится из того, что есть под рукой, а топор во всех перипетиях сюжета сохраняется как неизменный принцип.)

Эрвин Бауэр (1916 год)

Эрвин Бауэр (1908 год)

Стефания Сцимард Бауэр (начало 30-х годов)

Какой физический смысл может иметь принцип устойчивого неравновесия сейчас? Он, без сомнения, верен в вероятностно-информационном смысле.

Вероятностная интерпретация термодинамики Больцмана оказалась особо плодотворной при создании теории информации. Можно только пытаться представить себе волнение, которое испытан бы Бауэр при чтении книг и статей, посвященных связи количества информации с вероятностью, энтропией (свободной энергией), упорядоченностью букв в текстах, переходом от беспорядка к порядку.

В «молекулярно-биологическом» свете истолкование хода биологической эволюции выглядит следующим образом.

В результате естественного отбора создаются полимерные молекулы нуклеиновых кислот, а по ним и белков. В ходе эволюции последовательность мономеров в них становится все менее хаотичной, все более упорядоченной, все более сложной. Наследственные тексты становятся уникальными. На вероятностном термодинамическом языке это означает все большее удаление от равновесия, все большую неравновесносгь. Такое устойчиво неравновесное состояние — обязательное условие жизни. Непрерывная работа по сохранению Этой неравновеснссти — условие благополучия индивидуальной жизни и содержание процесса «стабилизирующего отбора». Рост «неравновесности», создание новых уникальных текстов — информационно-термодинамическое содержание дивергентной эволюции, возникновения новых видов.

«Информационно-эволюционная» интерпретация принципа Бауэра делает его логические построения вполне современными, показывая еще раз, как далеко он опередил свое время. В самом деле, в «Теоретической биологии», изданной в 1935 году, предвосхищены многие идеи, которые позже были развиты термодинамикой необратимых процессов, теорией информации, биоэнергетикой, физикой и физической химией биологически важных макромолекул.

Еще до выхода в свет отдельные главы книги Бауэра стали предметом дискуссий. Так, в мае 1935

года состоялась очень интересная конференция под председательством И. П. Разенкова. Там выступали многие ведущие биологи, биохимики, биофизики. Под впечатлением идей Бауэра находились многие исследователи тех лет. Но понимали его с трудом: он плохо говорил по-русски. Наверное, все это вспомнил С. Е. Северин, называя мне имя Бауэра.

После ареста Бауэра его труды были изъяты из библиотек и уничтожены. Сохранилось в личных библиотеках лишь несколько экземпляров «Теоретической биологии». Один из них мне и достался от А. Нейфаха.

После XX съезда КПСС Бауэр был посмертно реабилитировал. В самом начале шестидесятых годов я начал попытки переиздания «Теоретической биологии». Несмотря на активную поддержку директора Института биофизики АП СССР академика Глеба Михайловича Франка, это никак не удавалось. Мы сделали краткое изложение книги на английском языке, пытаясь издать его вместе с основным текстом. Препятствия были невидимы и непреодолимы. В 1963—1964 годах о Бауэре и его книге написал работавший с ним в тридцатые годы Б. П. Токин. Работы Бауэра привлекли внимание философов. Но книгу издать не удавалось.

Выход, как казалось, был найден «в силу политической грамотности». Мы с Г. М. Франком через академика венгерской Академии наук Й. Тидьи обратились в венгерскую академию с предложением совместными усилиями издать книгу выдающегося венгерского и советского ученого в знак дружбы и сотрудничества двух академий. Предложение было принято. Не буду рассказывать, сколько еще было задержек, но когда в 1982 году в Венгрии это издание — факсимильное на русском языке и английский конспект — было осуществлено, в Советский Союз оно не поступило. Компетентной организацией «Международная книга» была проявлена бдительность, и весь (!) «незаконный» тираж остался в Венгрии. «Неугомонный не дремлет враг!» — как сказал по совсем другому поводу А. Блок.

Жизнь и судьба Э. С. Бауэра

Эрвин Бауэр родился 19 октября 1890 года в Австро-Венгрии. Отец, Симон Бауэр, был учителем французского и немецкого языков в реальном училище города Сегеда. Мать тоже была преподавательницей иностранных языков в женской гимназии. Отец умер сорока семи лет от рака. В семье осталось трое детей: Гербер тринадцати лет, Хильда девяти лет и Эрвин шести лет, и матери пришлось очень нелегко. Э. Бауэр окончил медицинский факультет университета в Геттингене в Германии. В 1914 году он сдал экзамены на врача и с началом первой мировой войны был мобилизован в австро-венгерскую армию. В 1915—1918 годах работал в гарнизонной больнице, где выполнил ряд исследований в области медицины и теоретической биологии.

Быстро сменяются поколения. Еще совсем недавнее прошлое кажется им далекой древностью. Что моим внукам даже не Сталин или Берия, а совсем недавний Брежнев или даже только что бывший Горбачев?! Они, внуки, знают, что «коммунизм» — это плохо, и не могут понять, как получилось, что столько людей в первой трети нашего века были увлечены этой идеей и в самом деле отдавали за нее свои бесценные жизни. Они знают, что эти первые коммунисты-идеалисты почти все погибли и их убили другие коммунисты. И их убийцы говорили при этом высокие слова, а толпы «трудящихся» ревели при этом: «Смерть врагам народа!»

Нет в истории другого примера такого кровавого несоответствия идей и действительности или, как сказали бы мы, научные работники, теории и эксперимента. Опыт оказался ужасным... Ну а как же они, интеллигенты, мыслители, цвет человечества?

Многие деятели науки, не предвидя эту трагическую перспективу, считали революции благом. Помимо нравственного чувства, стремления преодолеть социальную несправедливость, здесь, по-видимому, существен особый, романтический характер марксизма рубежа веков, а главное, то, что марксизм — стройная теория, нуждающаяся лишь в экспериментальном подтверждении.