Знание-сила, 1997 № 03 (837)
Шрифт:
Но вернемся в 1917 год. Революция вспыхивает стихийно в условиях всеобщего недовольства, обостренного войной. И все это вместе продемонстрирует тупик самодержавия. Многие противники революции видят в этой стихийности причину жестокостей и террора, пытаясь возложить ответственность на «дикие» и «темные» массы. Это обличение «бессмысленного и беспощадного бунта» тянется сквозь десятилетия. Среди аргументов — расправы над офицерами в армии и на флоте, сожжение помещичьих усадеб, террор против имущих классов.
Нет сомнения, что сбылось предсказание Бакунина: «в первое мгновение революции» восставший народ расправлялся с некоторыми из своих наиболее жестоких мучителей. Не удивительно, если матросы (положение которых мало изменилось со времени бунта на «Потемкине»)
Между тем для народных масс в 1917 году были характерны не только «негативные» акты, но и созидательные усилия — в виде массовой творческой самодеятельности низов.
После Февраля у власти оказывается вначале коалиция либеральной буржуазии и умеренных фракций революционной интеллигенции, а с октября 1917 года — якобинцы-большевики. Кажется невероятным, но в программе большевистского правительства не было, собственно говоря, ничего социалистического. Речь шла о смешанной экономике, партнерстве между государством и частным капиталом при национализации или монополизации ряда важнейших отраслей и участии рабочих в управлении производством. План не более и не менее «радикальный», чем меры, осуществленные многими европейскими социал-демократами в сороковые и пятидесятые годы (скажем, британскими лейбористами). Но параллельно с этой «политической» революцией, в которой борьба шла прежде всего за обладание государственной властью, снизу действительно разворачивалась революция социальная. Причем эти социалистические тенденции и элементы появились практически сразу же после Февраля.
Никогда, наверное, страна не знала такого мощного и совершенно стихийного подъема самодеятельных общественных движений, как в 1917 году. К 1918 году существовало 25 тысяч производственных и потребительских кооперативов. Органами сельских общин стали, по существу, крестьянские комитеты. Среди новых общественных институтов велика была роль Советов (заметим, что большинство делегатов первоначально были в массе своей беспартийными), фабзавкомов, уличных комитетов. В них состояли и члены политических партий, которые пытались установить над ними свой контроль, но отчетливо прослеживается и независимая, чисто классовая линия, направленная на социально-экономические, а не просто политические преобразования. Большинство рядовых большевиков — членов фабзавкомов в действительности придерживались курса, сильно отличавшегося от официальных установок партии. Фабзавкомы, например, требовали установления рабочего самоуправления на предприятиях, а крестьяне, захватывая помещичьи земли, не делили их в частную собственность, а устанавливали контроль со стороны крестьянских органов самоуправления (чем не социализация земли?).
Насколько сильной была эта самоуправленческая линия в российской революции? Однозначно ответить на этот вопрос сложно. Во всяком случае, она пользовалась поддержкой сотен тысяч людей. Анархо-синдикалист Г. Максимов, опираясь на партийный состав делегатов конференций и съездов профсоюзов, подсчитал, что сторонники самоуправления (анархисты, эсеры-максималисты и так далее) представляли до 88 тысяч рабочих. Как махновское «за вольные Советы» участвовали в таких движениях десятки тысяч человек. Но все эти тенденции оставались плохо скоординированными. Немецкий анархо-синдикалист А. Сухи, посетивший Россию в годы революции, вспоминал о сложившейся ситуации: рабочие брали в свои руки предприятия, но не знали, как наладить производство и распределение на новых началах; у них не было сети пригодных для этого организаций (например, массовых синдикалистских союзов). Соединения между пролетарской революцией в городе и общинной революцией в деревне не произошло. Между тем это, как мне кажется, было единственной возможностью для успеха самоуправленческой, социалистической тенденции в российской революции. Но ни одно из общественных движений или течений пс имело ясного представления, как это можно сделать.
Тем не менее эти движения оказались достаточно сильными для того, чтобы заставить политические партии, прежде всего большевиков, пойти гораздо дальше, чем они вначале рассчитывали. Тот же Октябрь, свержение Временного правительства были логическим развитием послефевральских народных движений, а не плодом большевистского заговора либо делом рук одних только ленинцев. Они использовали революционные настроения масс. Из протоколов заседаний ЦК РСДРН(б) от 16 октября 1917 года видно, что одним из факторов, побудивших большевиков на выступление, была информация из районов о готовности беспартийной массы, леворадикальных членов Советов, анархистов самостоятельно восстать против Временного правительства. Таким образом, сторонники В. Ленина и Л. Троцкого просто «оседлали» массовое движение п, захватив власть, поставили его перед свершившимся фактом.
Но и после Октября контроль большевиков над страной отнюдь не был установлен сразу. Более того, можно говорить о том, что в стране сложилось своеобразное двоевластие, которое удерживалось до зимы-весны 1918 года: с одной стороны, существовало правительство Ленина, которое пыталось сдержать народную инициативу или урезать ее и подчинить государству, а с другой — народные органы самоуправления в лице фабзавкомов, крестьянских организаций, частично Советов. В деревне, как это показали новейшие исследования, развернулась настоящая общинная революция; вся земля захватывалась крестьянскими общинами, социализировалась ими и раздавалась для обработки «по едокам».
В городах нередко возникали ситуации, когда рабочие сами захватывали предприятия, а затем заставляли власть признать их экспроприацию, объявив нх национализированными. Уже весной 1918 года Ленин с неудовольствием отметил, что властям пришлось национализировать больше, чем они намеревались, что пора остановиться. Большевистское правительство судорожно пыталось удержать ситуацию под контролем государства. Декрет «О рабочем контроле» сразу после Октября подчинят рабочее самоуправление властям; в январе 1918 года фабзавкомы, большинство членов которых стремились к такому самоуправлению, были слиты с послушными правительству профсоюзами. Весной 1918 года Ленин открыто провозгласил программу «государственного капитализма»; требования ряда категорий трудящихся передать те или иные предприятия под управление тех, кто на них работает, или профсоюзов отвергались как «анархосиндикализм».
Но только в условиях гражданской войны большевистской верхушке удалось окончательно установить свое господство над страной и фактически собрать империю. Советы были лишены какой-либо самостоятельности, кооперация разгромлена, профсоюзная оппозиция анархо-синдикалистов нейтрализована — небольшие радикальные профсоюзы попросту были растворены в более крупных и послушных. На предприятиях введено единоначалие администратора, на крестьян обрушились реквизиции. Политика военного коммунизма в действительности не имела ничего общего с коммунизмом и была антиэгалитарной. По существу, она аналогична якобинской государственно-революционной диктатуре в эпоху Французской революции и — как и она — жестоко преследовала не только правую оппозицию, но и массовые движения трудящихся классов.
Паралич и нейтрализация социальных движений властью облегчались тем, что очень многие активисты социалистической оппозиции приняли провозглашенную большевиками альтернативу: или все левые поддержат «власть комиссаров», или придут белые. Зачастую анархисты, эсеры-максималисты, левые эсеры воспринимали большевистское правление как «меньшее зло», вступали в Красную армию и воздерживались от подрыва «социального мира» в «красной» зоне. Вероятно, им не следовало этого делать. Но это можем сказать сегодня мы, с высоты прошедшего времени. События развивались иначе и привели к поражению российской революции.