Знание - сила, 2003 № 08 (914)
Шрифт:
Особенно настойчив был врач и писатель Джон Арбетнот. Он задумал втолковать дикарю «аглицкое наречие», дабы тот мог рассказать, что пережил за годы скитаний. Однако тот молчал, как животное. В конце концов, промучившись два месяца и не выдавив из «звероподобного существа» ни звука, врач бросил канитель. Король пожаловал бедному Питеру пенсию и определил жить среди крестьян, «на милом его сердцу лоне природы». Дикарь так и не научился говорить. Впрочем, он выказывал проблески разума и мог выполнять простейшие поручения, ежели у просивших доставало ума втолковать ему, что они хотят. Сам же он впрямь демонстрировал «исконную человеческую сущность»: любил греться у огня, внимал, как завороженный, звукам музыки,
Подобно библейским патриархам, Дикий Питер прожил долгую жизнь. В 1782 году его навестил шотландский ученый лорд Монбоддо. Осмотрев его, он заявил, что счастливое обретение этого дикаря для науки важнее, чем недавнее открытие планеты Уран, ибо в лице его нам явлено само существо человека, которое лишь приукрашивают и расцвечивают науки и законы, прививаемые ему, и что все мы родимся подобными дикарями, но только осмотрительное воспитание позволяет сделать из нас людей, приятных для общества.
Другие ученые лишь лукаво улыбались, слыша подобные речи. «И в голос все решили так», что заниматься жалким идиотом — не дело науки. Вплоть до недавнего времени многие ученые считали, что одичать могут лишь слабоумные дети. Если же дети с самого начала развивались нормально, они будут искать путь к людям. Так, в 1950-е годы американский психиатр Бруно Беттельхайм предположил, что большинство одичавших детей страдали аутизмом, то есть избегали контактов с другими людьми, «отбивались от стаи». Оказавшись одни, например, заблудившись в лесу, они не хотели искать дорогу в деревню, а вели одинокую жизнь, как многие животные, или прибивались к стае зверей, предпочитая ее порядки людским.
Итак, любой маугли с младых ногтей лишен нормального ума? Он — олигофрен, готовый валяться в грязи и жевать желуди, не способный набраться разума и просветлеть душой?
— Правильно, правильно, это, конечно, правда, — уже слышны подобные возгласы, но ведь и маугли бывают разными!
В 1933 году в Сальвадоре лесорубы нашли маленького мальчишку, жившего в чаше. Подобно многим соратникам по несчастью, он не умел говорить, зато действовал, «аки лев». Он отчаянно защищался, но все же был схвачен людьми. Малыша назвали Тарзанито. Несколько лет заботливого ухода решили его судьбу. Он нагнал своих сверстников и уже мало чем от них отличался. Разве этот дикарь был слабоумным?
А если слабоумие — не причина, а следствие? В XIX веке немецкий врач Август Раубер предположил, что детей, растущих в полной изоляции, ждет «dementia ex separatione» — «слабоумие от одиночества».
В самом деле, современные психологи согласны с этим, что-то разительно меняется в человеке, когда он вынужден жить вдали от людей, в полном одиночестве. Он заметно дичает, и происходит это быстрее, чем думалось. В Финляндии, стране озер и лесов, нередки случаи, когда дети, забредя в чащу, путаются, теряют азимут, бредут наугад, делают круги, все сильнее вкручиваясь в лесную даль. Финские спасатели говорят, что боязливые, замкнутые дети, потерявшись, испытывают сильный шок (вот она, связь аутичных наклонностей и одичания!) Боясь каждого шороха, они умолкают. Часто они не отзываются, даже когда их окликают спасатели. Стремись найти безопасное место, они забираются в непроходимую чащобу и таятся здесь. Вот с этого первородного страха, загоняющего ребенка в логово из валежника, возможно. и начинается одичание?
Точно известно одно: чем раньше ребенок отобьется от человеческой стаи — от общества, — тем
Восприятие температуры. В 1799 году в департаменте Авейрон (Южная Франция) подобрали юного бродяжку. На вид ему было лет одиннадцать. Вот уже несколько лет он жил, скрываясь от людей. Мальчик не носил никакой одежды, и, однако, не одну зиму он пережил — не замерз. Видели даже, как он с радостью катался в снегу, как иная дворовая собака. Точно так же этот дикарь — этот «естественный человек»! — реагировал на жару. Он не особенно чувствовал ее. Голой рукой он таскал картофелины из котелка, кипевшего на печи, а случалось, и доставал что-нибудь из огня.
В 1800 году мальчика взял к себе парижский врач Жан Итар. Он назвал его Виктором и стал научными методами приучать его «правильно» воспринимать температуру. Так, он купал своего воспитанника в очень горячей воде, потом закутывал, словно для похода в Сибирь, и клал спать. Постепенно организм Виктора привык к такому микроклимату и стал с трудом переносить холод. Теперь мальчишка уже не мог выскочить на улицу голым в январские морозы, а вынужден был надевать брюки, обувь, сюртучок.
Случай с ним не единичен. Те же Камала и Амала не понимали поначалу, что такое холодно, что жарко. Многие дикари спокойно выживали на холоде в одиночку, как всякая живность, которая зимой не впадает в спячку, а бродит по лесам и полям. Отсутствие у нас шерсти вовсе не является фатальным ущербом, мешающим голышом бродить по заснеженным дорогам. Просто организм человека слишком изнежен воспитанием, атак он способен переносить холод.
Зрение. Когда Камалу и Амалу поместили в сиротский приют, за ними стали примечать немало странного.
Например, после захода солнца, даже в самые темные ночи, малышки разгуливали по территории приюта с уверенностью кошек: где надо, перепрыгивали через камни, замечали любые препятствия на пути. Так же уверенно держался ночью и Виктор. Еще один известный подкидыш Каспар Хаузер, найденный в Нюрнберге в 1828 году, мог в темноте заметить муху, попавшую в паутину; с расстояния в 60 шагов, а с расстояния в 180 шагов прочитывал, когда его научили, номер дома.
Очевидно, острота их зрения объяснялась условиями прежней жизни. Каспар Хаузер просидел двенадцать лет в подвале, куда проникал лишь слабый, сумеречный свет. Амала и Камала жили в темном волчьем логове, вот и стали видеть ночами по-звериному остро. Но, значит, любой из нас от рождения был способен видеть в темноте, и лишь всегдашняя привычка жить при свете — освещать помещения, в которых находимся, — отучила нас воспринимать во тьме четкие очертания предметов?
Слух. У того же Каспара Хаузера за годы его заточения слух обострился настолько, что, попав на свободу, он удивлял всех звериной тонкостью слуха. Он мог стоять возле дома и слово в слово слышать и понимать все, что говорят батраки, работающие в поле за соседним домом. Виктор замечал любой шорох в соседней комнате — так зверь прислушивается к тому, что происходит вне поля его зрения. На звуки, раздающиеся рядом, зверь, наоборот, может не реагировать, если их источник не интересен ему. Вот так Виктор бровью не шевельнул, когда у него под носом стрельнули из пистолета: не понял, не взволновался.