Знание - сила, 2003 № 09 (915)
Шрифт:
Более тысячи лет словно магнитом притягивает к себе паломников и путешественников скалистый остров Мон Сен-Мишель, расположенный у юго-западного побережья Нормандии. Много веков назад он был частью материка, но постепенно от него отделился.
Остров невелик — всего 900 метров в окружности. Максимальная высота — 90 метров над уровнем моря. Здесь, на границе Нормандии и Бретани, фантастические приливы и отливы. Однажды вы можете «потерять» море, поскольку утром оно отступило на несколько
Численность населения около 65 человек. На острове всего одна улица с отелями, ресторанчиками и сувенирными лавками. Остров, названный в честь архангела Михаила, хранит на своих скалах религиозную святыню Франции — бенедиктинский монастырь и церковь святого Михаила. Путешественники называют Мон Сен-Мишель скалой-пирамидой и волшебной горой, изумляются эффектному виду словно парящего в тумане монастыря и предупреждают об опасных, пропитанных морской водой зыбучих песках.
За время своего существования остров менял названия, народы и культы, был ареной дворцовых интриг, отражал атаки нападающих, служил местом паломничества и был зловещей тюрьмой. Его история потрясающа, а вид волшебен.
Икебана — композиция из срезанных цветов, веток, колосьев и прочих компонентов, — родившаяся некогда в Японии, известна сегодня во всем мире. А началось все с того случая, когда буддийские монахи, собрав ветки и листья, сорванные грозой, поднесли их к ногам статуи Будды со словами: «Будь милостив ко всем. Помоги оживить то, что сломала гроза». Должно быть. Буд да благосклонно принял это необычное подношение, поскольку оно стало традиционным.
Икебана переводится как «вторая жизнь цветов» или «воскрешение растений» и учит «искусству умирания». Поэтому ее можно сравнить с молитвой, но не из слов, а из знаков. Она включает три основных элемента. Один обозначает «небо», другой «Землю», а третий — «человека» и «цветок» одновременно.
Хотя сведения «о пути цветов» можно было почерпнуть во многих буддийских текстах, для серьезных занятий икебаной в Японии требовалось принадлежать к роду, представители которого упражнялись в ней веками. И только избранные достигали совершенства. Прославленный мастер Сэнно Рикю (XVI век) однажды поместил пионы в сосуд, сделанный из колена бамбука. При изготовлении этой вазы бамбук треснул. Из трещины медленно капала вода. В ответ на недоуменные вопросы учеников, ошеломленных красотой икебаны и не знающих, можно ли признать ее совершенной, поскольку сосуд в ней надтреснут, Сэнно Рикю ответил: «И моя жизнь тоже дала трещину». Эта ваза впоследствии стала одним из национальных сокровищ Японии. А вообще высшей ступенью в икебане можно считать полное «недеяние», невозможность что-либо изменить в природе: пришел, увидел, отошел.
Галина Бельская
Не было - было
Он... видел все эти воплощенья и лица в тысячах взаимосвязей, одна ипостась помогала другой, любила, ненавидела, искореняла, рождала вновь... И все же ни одна не умирала, только преображалась, без устали рождаясь вновь, без устали обретая новый облик, и время
Герман Гecce. Сиддхартха
Это не об истории народов и государств. Это о жизни — вашей и моей. Мы забываем многое, и если кто-то вспомнит что-нибудь забытое, память всколыхнется, словно зацветший пруд, умилит вас или опечалит и опять застынет. Было — не было?
Кроме того, каждый участник любого прошедшего события видит его по-своему, и вы не можете быть абсолютно уверены в том, что именно ваша память хранит истинное прошлое. Не можете.
И еще. Работа вашего сознания отбирает из множества множеств то, что нужно или желанно вам лично. И тогда это — прошлое вашего сознания, но реально ли оно или всего лишь иллюзия реальности? Кто знает?
Однако и это не все. Прошлое, когда-то бывшее настоящим, можно пройти, как в школе «Евгения Онегина», не запомнив, не поняв и не изменившись ни на йоту. Тогда его для вас не было. И нет.
Варианты памяти бесконечны. Бывает и наоборот: люди настолько внимательны и любопытны к жизни, к ее уникальным, бесчисленным и бесценным повсюду рассыпанным мелочам, что настоящее для них не становится прошлым. Они не стареют и остаются детьми. Это люди особые, люди — мифы, легенды.
С одним таким человеком-легендой я сижу на его кухне, а он, закинув ногу на ногу и переплетя их под табуреткой, словно птица, вот-вот взлетит, ест холодную манную кашу из старой алюминиевой кастрюльки и ведет речь об этрусках — пришли они с севера (это я спрашиваю), из Малой Азии или так и жили всегда в Тоскане. Вот что безумно интересно!
Человек этот — известный ученый историк, писатель Александр Иосифович Немировский, живущий в разных временах и множестве судеб.
И опять я застряв надолго
На ухабах чьей-то судьбы.
Развалилась моя двуколка,
Разбежались мои рабы.
И я вновь разбираться должен
В том, что было давным-давно,
Чьи-то тени чужие тревожить,
Чье-то кислое пить вино,
Клясться именем чуждого бога,
Бриться бронзовой бритвой тупой,
Надевать перед выходом тогу,
Чтобы слиться с державной толпой.
И как будто иных занятий
У меня в этом мире нет.
Убирайся подальше, приятель!
Между нами две тысячи лет!
Александр Немировский
Я училась в университете и уже тогда читала его труды, считая кем-то вроде Геродота или, на худой конец, Моммзена. Каково же было мое изумление, когда выяснилось, что он — мой современник и живет на проспекте Вернадского! Просто его энциклопедические знания и исследовательский талант давно сделали его классиком при жизни. И начались наши разговоры, когда, перебивая, торопишься узнать, спросить, сказать, и вдруг он читает свои стихи, написанные много лет назад: «Пять тысяч лет оковами звеня, к тебе в пустыне строил я дорогу». Или слышишь вещи совершенно невероятные! Что жена его, милая Людмила Станиславовна, — родная племянница профессора истории и... розенкрейцера Бориса Зубакина.