Знание-сила, 2005 № 05 (935)
Шрифт:
Когда пожилых людей в шестидесятые — семидесятые годы спрашивали, чего бы они хотели от жизни, они отвечали с удивительным единодушием: "Только бы не было войны". С годами острота этого страха перед былыми испытаниями притупилась, но ушла, наверное, только с жизнью того военного поколения, которое уже не определяет общественные настроения в целом: их слишком мало и их социальный статус в основном — пенсионный. Случайно ли, что именно когда это поколение отошло от активной жизни, началась афганская, а потом и чеченская войны?
Во всяком случае, не стоит забывать,
А солдаты той, Великой Отечественной войны, их матери, жены и дети хотели верить в то, что больше этого никогда не случится — ни с ними, ни с их детьми и внуками.
В 2003 году организатор конкурса общество "Мемориал" постаралось, правда, без особой надежды на отклик, довести сведения о конкурсе "Человек в истории. Россия. XX век" до чеченских школ. Результат был неожиданным: из Чечни пришло 155 работ — гораздо больше, чем, скажем, из Москвы и Петербурга. Фрагменты этих работ, а также русские работы о Чечне, обширные комментарии и фотоматериалы о войне вышли в книге "Быть чеченцем. Мир и война глазами школьников" (М., 2004). Я пытаюсь поделиться своими впечатлениями от этого сборника.
"Аврора" выходит из Москвы в 16.30, успеваешь устать за полдня, а зимой так уж и темно, и луна в окошко заглянет, если справа сидеть. Кресла могучие с подголовниками и подлокотниками. Ноги можно вытянуть — вот в чем блаженство. То и дело звяканье за ухом и негромко:
— Пиво, чипсы, лимонад, фисташки... Пиво, чипсы, лимонад, фисташки...
Проходит в синей форме, за ним тележка.
Шлепанье пальцев по клавиатуре: деловой человек пишет-считает в ноутбуке. Разговоры вполголоса. Яркий белый свет, но уютный, не мешает ни читать, ни дремать.
"Жить хотелось несмотря ни на что. Так иногда хочется посмеяться! Часто взрослые осуждают нас за то, что нам бывает весело. Это так обидно, кажется — почему они не могут нас понять..."
"Закончился наш выпускной, прошел он, как на зло, плохо. Под окнами был шариатский суд, и они не дали нам нормально провести вечер. Я себе придумала такое платье! Оно было из сиреневого атласа Фасон получился на славу".
"Наш попугай стал метаться в клетке и кричать что-то, как будто чувствовал приближение смерти. Мы оделись, вышли в коридор. Мой брат Тима и двоюродный брат Орцик очень хотели спать, особенно Орцик. <...> Небо стало красным. <...> Нас бомбили. Потолок начал обваливаться. <...> Наша машина, стоявшая во дворе, загорелась. Я начала звать отца. Все плакали. Загорелась крыша дома, мы кричали, задыхались от дыма и копоти. Я видела ворота, которые отбросило далеко, а за воротами стояли родственники, в том числе мой отец, и у меня защемило сердце: неужели его больше нет? <...> Моя мать, отец, сестра, двоюродный брат Биболт были ранены. Моя бабушка и Орцик были убиты. У Орцика оторвало полголовы, бабушке пуля попала прямо в сердце. Весь коридор был в крови..."
"На машине мы лежали в четыре яруса. Мы, четверо, были в одежде. Остальные до пояса раздетые, некоторые в трусах. <...> Нас с машины выбрасывают. Если не успеешь побежать, собака укусит. Через строй к вертолету.<...> В вертолет по трапу надо идти, сзади руки связаны. Как хочешь поднимайся. Бьют тебя, пока не поднимешься. Если ты упал, собака укусит. И в вертолет заходишь — там бьют, бьют и гоняют
"Во время первой войны у нее пропал брат. Искала, где только могла. А нашла, так и не знала, радоваться или огорчаться — брат никого не узнавал после пыток".
"Тут и одичавшие собаки, и люди, которым больше некуда идти, и, плюс ко всему, солдаты с оружием в руках, которые с утра до вечера ходят по домам в поисках новой жертвы, объясняя это тем, что делают проверки. Днем, несмотря на тяжелые условия, сохраняется картина мирной жизни, но ночью..."
Мы все это давно знаем. Мне не нравятся люди, которые с любой темы сползают на это. Не можешь ничего сделать — так молчи. Но тут что-то другое. Может, мгновенное почти физическое чувство: вот там все это, а тут я еду в скоростном поезде "Аврора". В голубом вагоне. Неплохая вентиляция.
С чего бы это вдруг? В чем разница между пусть и постыдным, но привычным знанием о войне и тем, что я прочел в этой вот книге? Сентиментальность, детки, мол, в такой переплет попали, ничем не виноваты, выжили, да еще и написали, и в Москву прислали (одна из работ начинается с деликатной оговорки: "Я — чеченка, и фамилия моя - Саламова. Возможно, для всероссийского конкурса не совсем удачная национальность")? Неангажированность свидетелей? Нет, что- то другое.
Задача — не захват городов, не восстановление порядка, не мятеж или борьба с ним, задача — лишение жизни как можно большего числа людей, а точнее, уничтожение как можно большего числа личностей: сначала раздавить человеческое достоинство, а только потом убить.
Я не знаю лично ни одного чеченского подростка. Но я знаю русских. В школе с десятым классом я проходил "Хаджи-Мурата". Обсуждалось нападение русских войск на аул.
"Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена и дверь, и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи- Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. <...>
Фонтан был загажен, очевидно, нарочно, так что воды нельзя было брать из него".
— Ну и что, это ведь война.
Так молодой человек самостоятельно приходит к образу мыслей, разделяемому большинством взрослых.
Но на эту реплику тут же нашлась другая:
— Если война, зачем было гадить в колодец?
Тогда я еще не читал "Быть чеченцем". Не знал вот буквально этих строк: "Шла стрельба. У нас был дом на три семьи. Когда я все-таки пробралась в квартиру, ничего не узнала. На полу валялись перья от подушек, книги, побитая посуда, а из дивана, который купил брат накануне войны, был сделан туалет".
Подростки со всей России пишут о том, что хранится в памяти их родных и соседей, о том, что осталось от семейных реликвий, что ждет своего часа в архивах: о революции, раскулачивании, сталинском переселении народов, арестах, голоде, страхе, сострадании, взаимопомощи, о том, как будто налаживалась жизнь, о надеждах, их крушении, возвращении к жизни, встрече давно потерянных близких. У ребят, приславших работы из Чечни, две темы: депортация 44 года и две нынешние войны, о которых им уже не нужно никого расспрашивать.