Знатный род Рамирес
Шрифт:
Дона Ана рассмеялась от души:
— Как забавно!
— Но бесплодно, сеньора, бесплодно… Оказалось, что на свете уже нет ни Танкарвилей, ни герцогов Клевских! Все эти знатные роды исчезли, смешались с другими, в том числе с королевским домом. Даже падре Соейро, как ни велики его познания, не сумел определить, кто же в наши дни мало-мальски связан с ними и мог бы одолжить бедному португальскому родственнику искомые триста франков!
Дона Ана растрогалась — она не думала, что столь знатный фидалго так беден!
— Совсем не было денег! Ну, кто бы мог подумать!.. Вы очень интересно рассказали. Эти истории про студентов всегда такие забавные. В Лиссабоне дон Жоан да Педроза часто рассказывал нам случаи из студенческой жизни.
Но доне Марии Мендонса за всеми этими студенческими проделками открылось новое, неожиданное доказательство величия рода Рамирес, и она не замедлила поделиться открытием с доной Аной:
— Только подумать! Все эти великие французские семейства — такие богатые, такие грозные — исчезли, их нет. А у нас в Португалии все еще живет и здравствует славный род Рамирес!
— Ну, теперь и ему приходит конец, — сказал Гонсало. — Не смотрите на меня так испуганно, кузиночка! Наш род кончается. Ведь я не женюсь.
Дона Мария откинулась назад, словно женитьба дорогого кузена зависела от невидимых токов, с пути которых надо было поскорее устранить всякие препятствия, в том числе Марию Мендонсу с ее буфами, — и томно улыбнулась:
— Не женитесь… Но почему же, кузен, почему?
— Не умудрил господь, кузина. Брак — сложнейшее из искусств, здесь нужно призвание, нужен талант. А феи меня обделили. Если я займусь этим делом, увы, непременно все испорчу.
Дона Ана, как бы задумавшись о чем-то, медленно вытащила из-за пояса часы на волосяной цепочке. Но дона Мария не отступалась:
— Ах, что за вздор! Вы так любите детей…
— Люблю, кузина, очень люблю, даже грудных… Дети — единственные небесные создания, которые знает наш бедный людской род. Другие ангелы, с крыльями, не посещают нас. Святые, достигнув святости, живут праздной жизнью блаженных, от нас подальше. И нам остается один отблеск неба — дети… Да, кузина, я люблю детей. Люблю я и цветы, однако не иду в садовники, потому что не одарен талантом к садоводству.
Дона Мария многообещающе сверкнула глазами:
— Не беспокойтесь, кузен, научитесь! — И прибавила, обращаясь к доне Ане, погрузившейся в созерцание своих часов — Ты думаешь, пора, Аника? Что ж, зайдем в часовню. Посмотрите, кузен, открыта ли она.
Гонсало поспешил открыть перед ними дверь часовни, потом ступил вслед за ними на деревянный пол и пошел меж тоненьких, грубо побеленных колонн. Часовня была маленькая; на стенах — тоже беленых, почти голых — висело несколько священных картин в глубоких деревянных рамах. Перед алтарем дамы встали на колени, причем кузина Мария закрыла лицо руками, как скорбная мадонна над могильной урной. Гонсало быстро преклонил колено и пробормотал молитву.
Потом он вышел во двор, закурил сигару и, медленно ступая по лужайке, стал думать о том, что вдовство изменило к лучшему дону Ану. Траур, точно полумрак, скрадывал ее недостатки — те недостатки, которые повергли его в ужас у Святого родника, и его не коробили теперь густой воркующий голос, слишком высокая грудь, благополучная сытость разъевшейся буржуазки. К тому же теперь она не говорила «кавальейро». Да, здесь, в тихой печали церковного двора, она, право же, казалась ему и милой и соблазнительной.
Дамы спустились со ступенек часовни. В густой листве тополей заливался дрозд. Гонсало поднял глаза и встретил блестящий, ищущий взгляд серьезных глаз доны Аны.
— Простите, что я в дверях не предложил вам святой воды.
— Ах, боже мой, кузен, какая некрасивая церковь!
Дона Ана вставила несмело:
— После этих развалин и могил в ней мало святости.
Это замечание тронуло Гонсало, показалось ему тонким. Тонким был и аромат, исходивший от нее, — он ничуть не напоминал отвратительный запах аптечного одеколона. Медленно, молча шли они рядом под сенью дерев, ее платье касалось его ног, а он с готовностью приноравливал шаг к ее тихим шагам. Они подошли к коляске; вышколенный кучер привстал и снял шляпу. Гонсало заметил, что он сбрил усы. Лошади ослепительно лоснились.
— Ну, как, кузина Мария, вы еще погостите в наших краях?
— Да, кузен, недели две пробуду… Аника такая милочка, она настояла, чтобы я привезла сюда детей. Им страшно нравится в «Фейтозе»!
Дона Ана проговорила все так же серьезно:
— Они очень хорошие и веселые мальчики. Я тоже люблю детей.
— Ах, Аника обожает деток! — пылко подхватила дона Мария. — Она так терпелива с ними! Даже в пятнашки играет.
Они подошли к коляске, и Гонсало подумал про себя, что было бы очень и очень приятно еще разок пройтись по двору, вдыхая тонкий аромат, исходивший от доны Аны, и глядя на тронутые багрянцем темные кроны сосен в мирной предвечерней тишине. Но лакей уже подводил к нему лошадь. Дона Мария повосхищалась ею и доверительно спросила кузена, далеко ли «Фейтоза» от «Трейшедо» — другого имения славного рода Рамирес.
— До «Трейшедо», кузина? Да не близко, и дорога плохая.
И тут же раскаялся, почуяв возможность новой прогулки, новой встречи:
— Но как раз теперь ее чинят. А место красивейшее — холмы, сохранились остатки стен… Там был огромный замок. Озеро есть, старый лес… словом, для пикника лучше не придумаешь…
Дона Мария колебалась.
— Далеко, пожалуй… Не знаю… Может быть…
Дона Ана молча ждала; Гонсало открыл дверцу коляски и взял у лакея поводья; Мария Мендонса, в восторге от удачного вечера, пылко протянула руку и воскликнула, что «буквально влюбилась в Кракеде!». Дона Ана, застенчиво краснея, слегка коснулась его пальцев.
Гонсало улыбался, держа лошадь в поводу. Поистине в этот вечер дона Ана отнюдь не показалась ему противной. Она иначе держалась; новая, важная простота смягчила тяжеловесную прелесть сельской Венеры… А замечание о часовне, в которой «мало святости» после древних монастырских руин, без сомнения, обличает в ней тонкость. Кто знает? Может быть, под пышным покровом плоти таится утонченная душа и, когда влияние глупейшего Саншеса сменится влиянием другого мужчины, в прекрасной дщери мясника откроются неведомые достоинства. Да, ничего не скажешь, замечание о святости могил, дышащих преданием и древностью, очень и очень тонко.