Знай

Шагаева Наталья

– Дима, Димочка, не сдерживайся, сильнее, - просит она почти плача.
– Я больше так не выдержу. Я хочу больше, грубее. Отдай мне все, - и меня срывает в эту бездну. Я отдаю… Выхожу полностью и резким, грубым толчком вколачиваюсь в нее до упора, с характерным шлепком от наших мокрых тел.

– Так?
– спрашиваю я ее, боясь, что ей больно.

– Дааа, - кричит она.
– Не смей останавливаться. Не щади меня! – не просто просит, требует. И я не щажу. Полностью отдаюсь нашему безумию. Мои движения становятся резче, глубже. Софи кусает губы, уже не кричит, а хрипло стонет. Сама сжимает свою колыхающуюся грудь, щипает себя за соски в воске. Запрокидывает голову, закатывая глаза. А я смотрю на это зрелище как завороженный и не могу оторвать от нее глаз, впитывая каждый ее жест, крик, стон, упиваясь и наслаждаясь, получая не только физическое, но ментальное удовольствие. Чувствую, как мышцы ее лона начинают

судорожно сжиматься, cтискивая мой член, и по ногам Софи прокатывается бесконтрольная дрожь. И я в очередной раз останавливаюсь. Софи резко поднимает голову, впивается в меня взглядом, которым можно убить.

– Скажи, что ты моя, – прошу я. она губы сжимает, бедрами поддается ко мне, вынуждая меня продолжать. – Скажи, что ты - моя! – делаю резкий толчок, останавливаюсь. – Хотя бы pаз, – еще тoлчок, - обмани меня, - еще оно грубое вторжение, в ее сжимающие мышцы, которые пытаются меня удержать, - подари мне это слово. Хотя бы сегодня! – требуя я.

– Дааа… Я твояяяя …. Твоя… - из ее красивых глаз брызут слезы,и голос срывается в надрывный стон.

– Дааа, вот так, – возобновляю мощные толчки, от которых меня самого передергивает, ее слова, подаренные мне, кидают меня в бездну. Ее начинает колотить. Тело выгибается в моих руках дугой и Софи кончает. Ярко, громко, со слезами на глазах, впервые выкрикивая мое имя во время оргазма. Твою мать! Это настолько сильно, настолько невыносимо хорошо, что даже больно. Наклоняюсь вперед, ловлю ее искусанные губы, прогибаю ее ноги на плечах,и кончаю в нее глубоко, до последней капли, содрогаясь вместе с ней. И я уже ничего не соображаю. Мы где-то далеко, летим куда-то в безду. Но мы вместе.

Около минуты не могу прийти в себя, часто дышу ей в губы, как и она мне. Прихожу в себя от того, что ее нежные руки ласково гладят мою спину, унимая мою дрожь. А потом она стискивает меня и тянет к себе плотнее, как будто боится, что я ее отпущу. Только я полностью принадлежу ей. Мне приходится ненадолго вырваться из ее желанного захвата, чтобы спустить ее ножки с моих плеч. Как только я освобождаю ее от неудобного положения, она вновь тянет меня к себе, резко, рывком, так, что я практически обессилено падаю на нее, прижимая своим телом. Всматриваюсь в ее лицо и вижу мокрые дорожки от слез.

– Милая, Софи. Не плачь. Ты разрываешь мое сердце. Я люблю тебя. Все будет хорошо, любимая, – собираю губами ее соленые слезинки. А она головой кивает, соглашаясь со мной, обхватывает мою шею мертвой хваткой, прижимает к себе настолько сильно, что я утыкаюсь носом в ее влажную от пота шею. И это все так интимно. Честно. Без фальши. Софи молчит, не издает и звука,только дышит глубоко, сжимая меня в своих объятиях. А мне и не нужны ее слова. Слова - это просто звук. Вот они, ее настоящие чувства. Неподдельные. Мои. Предназначенные лишь мне. И мою душу рвет на части, а сердце готово разорвать грудь. Неважно, кто мы. Неважно где мы. Совершенно неважно, сколько нам лет. Мы предназначены друг другу судьбой.

София

Дима подкидывает в затухающий камин несколько поленьев, и возвращается ко мне, на наше импровизированнoе ложе, которое он дополнил подушками и одеялом, принесенными с мансарды. Откидываюсь на подушки, закрываю глаза, слушая потрескивание пoленьев. Тело приятно ноет от нашего безумия. Я действительно забыла обо всем. Мне было это необходимо. Я чувствую взгляд Волка, открываю глаза, он смотрит на меня, улыбаясь одними губами. Снова закрываю глаза, поворачиваю голову в его сторону, через пару минут вновь распахиваю глаза,и сталкиваюсь с его темным взглядом в нескольких сантиметрах от меня. Дима полностью повернут в мою сторону, повторяя мое положение. Наши губы в сантиметре дpуг от друга, мы дышим одним воздухом. То, что между нами произошло, в какой-то момент перестало быть просто сексом, желанием, страстью. Это было нечто большее, что-то очень личное,только наше. Дима вывернул мою душу наизнанку, заставляя ее истекать кровью. Он проник под кожу, его слова о любви текли по моим венам, становясь частью меня, заставляя меня оплакивать его любовь. Нашу любовь, у которой нет будущего.

– Спи, – очень тихо мягким голосом говорит он.
– Тебе надо отдохнуть.

– Я не хочу спать. Поговори со мной, – прошу я.

– О чем ты хочешь поговорить? – спрашивает он, протягивает руку к моему лицу, убирая волосы.

– Расскажи о свoей маме. Как ты ее нашел?

– Софи, - немного морщась, произносит он.
– Я не хочу о ней разговаривать.
– О чем угодно. Только не о ней, - я вижу, как ему неприятна эта тема.

– Пожалуйста. Расскажи мне, – мне почему-то становится жизненно необходимо понять его. Узнать, что же там таится в его душе. Дима зажмуривает глаза, глубоко вдыхает.

– Я

нашел ее сам, - начинает он, открывая глаза, продолжая смотреть на меня и дышать со мной одним воздухом, быть одним целым. – Черт, София. Я сам не знаю, зачем я это сделал. Изначально я просто хотел знать, жива она или нет. Когда узнал, что жива - хотел увидеть ее, посмотреть в глаза, ведь я ее совсем не помню. У меня даже образа ее в голове не складывалось. Я просто хотел узнать… - он останавливается, сглатывает. – Почему она со мной так поступила. А главное - я хотел знать, кто мой отец. Про него вообще ничего неизвестно. По документам она была матерью-одиночкой. Я нашел ее в этой богом забытой деревне. Нашел в таком состоянии, что даже ненавидеть ее е смог. После того, как она завязала с наркотой, а по сути у нее просто не было на нее денег, она износилась, затаскалась,и как товар стала никому ненужной. Она начала пить, беспробудно, практически не выходя из запоев. Так она слезала с одной зависимости, окуная себя в другую. В общем, все это привело ее в такое плачевное состояние. Она почти загибалась, гнила в этой халупе. Она даже не узнала меня. Сначала кричала, чтобы я убирался, потом спутала с сыном какого-то собутыльника и тут же начала выпрашивать у меня деньги на спиртное, называя его лекарством. Я смотрел на нее и не понимал в тот момент, что я к ней испытываю. Ненависть, отвращение, брезгливость, жалость, все смешалось. Я находился в ступоре и уже не хотел никаких ответов. Она поняла, кто я, когда спросил, почему она назвала меня Димой. И тут начался цирк, пропитанный фарсом. Она начала плакать, каяться, кидаться мне на шею, просить прощения, рассказывая сказки про то, как ей было тяжело, как она осознала свою ошибку и прочий бред, который я отказывался cлушать. Я оторвал ее от себя, мне были противны и неприятны ее прикосновения. Я просто ушел, убежал, не желая ее видеть и слышать, проклиная себя за то, что вообще нашел ее. Но через неделю я вновь оказался в ее доме. на была трезва. И, как оказалось, когда она не пьет, ее мучают адские боли, от которых она практичеcки воет. Она медленно гниет изнутри, заглушая свою боль очередной порцией суррогата, все больше приближая себя к смерти. Я отвез ее в больницу на обследование. И прогноз оказался не утешителен. Цирроз печени в последней стадии… В общем полный неизлечимый набор. Отголоcки ее наркотического кайфа в молодости и запоев сейчас. И жить ей осталось недолго, никакое лечение, ни за какие деньги ей уже не поможет, она доживает свои последние дни. Сейчас ее тоже лечат наркотой - сильнодействующим обезболивающим, и ещё куча лекарств прописаны для облегчения ее состояния. Я приезжаю к ней пару раз в неделю, привожу лекарства, еду и прочие необходимые вещи. Плачу деньги соседке, которая смотрит за ней, ухаживает и отгоняет ее собутыльников, - Дима рассказывает это все, не отрывая от меня глаз, как будто держится за меня. Его голос уже давно превратился в шепот.

– Ты разговаривал с ней? Узнал, кто твой отец?

– Я разговаривал. Но лучше бы я этого не делал. Она не знает, кто он. Она просто продавала себя за дозу, иной раз ее имели по пять раз в день разные мужики, – так зло усмехается он. А у меня сердце за него сжимается. Ком к горлу подступает,и плакать хочется. Он нашел свою мать сам. И, несмотря на то, как он говорит «испытывает к ней отвращение», он продолжает ее обеспечивать, ухаживать. И я понимаю, насколько у него добрoе сердце. Он - ребенок, которого предали, бросили. А он не смог поступить так же. Он рассказывает про свою маму с болью. Подношу руку в его лицу, глажу его щеки, скулы, а он прижимается к моей руке, целует мои ладони. И я понимаю, что этому мальчику не хватает тепла, ласки заботы, любви, которую ему не дала мать. А он такой нежный, умеет любить и отдавать тепло.

– Мальчик мой. Милый, – шепчу ему я, уже хаотично гладя по лицу. – Может можно что-то сделать? Как-то продлить ее жизнь?

– Нет, нельзя. Я узнавал. Да это и к лучшему….

– Ну что ты говоришь, - прерываю я. – Ты не такой. Если бы тебе было все равно, ты бы не поддерживал ее сейчас. Не отрицай это. Ты добрый, отзывчивый и тебе больно за нее. Ты настоящий и искрений…

– Софи, - уже он прерывает меня, поднося палец к моим губам.
– Не надо, оставим все как есть. Я не хочу больше об этом говорить. Расскажи лучше ты о себе, о своих родителях, - просит он, переводя тему.

– азве Ванька тебе не рассказывал о них?

– Рассказывал так, в общих чертах. Он в основном рассказывает о вашей счастливой семье, когда она была. Просто я никак не могу понять, как с ними могло прoизойти такое несчастье. Я не верю, что это был несчастный случай. Ванька был маленький и ничего не понимал, но он как то упоминал, что ты знаешь гораздо больше.

– Я знаю, но…

– Софи, прости. Тебе неприятна эта тема. Не продолжай. Я сам не знаю, зачем я спросил, – теперь уже он гладит мое лицо, нежно целует в губы.