Зной
Шрифт:
— Ладно, я пойду.
Барб прошлась с ней по заднему двору. Сюда долетал вой сирен и стрекот вертолетов, однако все остальное — все живое, то есть, — попряталось. Не было слышно ни сверчков, ни птиц, ни шелеста листвы. Внезапно включился висевший на боковой стене дома прожектор, — у Глории от его холодного света волосы встали дыбом.
— Если увидишь, что здание ненадежно, не заходи в него, — сказала Барб.
— Я тебе скоро позвоню, — пообещала Глория.
Когда за ней закрылась калитка, она ощутила себя брошенной на произвол судьбы, одинокой, пытающейся устоять на ногах в самом эпицентре головокружительного
Глупости, сказала себе Глория. В самом деле, не бомба же атомная взорвалась, все это просто утренний посттравматический шок. Да и сама мысль о возвращении домой была чревата депрессией. Там нет ни сына, задающего детские вопросы, ни мужа, успокаивающего в соседней комнате перепуганную дочку. На работе у нее, по крайней мере, дело найдется, и не одно.
Шагая по Шарлевилль, она отчетливо слышала, как поскрипывают ее туфельки. Дойдя до Лапир, увидела, что Олимпийский бульвар пуст в обоих направлениях, сколько хватает взгляда, и рассмеялась, когда сообразила, что ждет зеленого света, чтобы перейти на другую сторону Скверного обличия трещины на штукатурке фасада заставили ее поколебаться, прежде чем войти в офисное здание, в котором «Каперко» арендовала две комнаты. Глория обошла его по кругу, увидела на третьем этаже, прямо над их офисом, выбитые землетрясением окна. Навес парковки был усеян, точно птичьим пометом, кусочками штукатурки размером с кофейные зерна. В остальном все выглядело нормально. Глория вспомнила, как ехала после Нортриджского землетрясения через Долину и увидела жилые дома, скособочившиеся, точно Пизанская башня. На стене одного из них кто-то вывел крупными буквами: «Сдается за 5 долларов в год».
В сравнении с ними это здание представлялось безопасным. Если не считать трещин. Построили его не так уж и давно, а после 1994-го наверняка доводили до ума. На этот счет теперь существуют особые, строгие законы.
Конечно, определенно ничего сказать нельзя. Под поверхностью того, что выглядит прочнее прочного, может залегать древняя, нарушающая любые нормативы труха. Глория в этих делах не специалист и притворяться, будто знает больше, чем знает, не собирается.
Обход она завершила в проулке, шедшем вдоль западной стены здания, и здесь на нее напала тревога за бездомного парня, который жил в большом мусорном баке, стоявшем посреди этого проулка.
Но тут она вспомнила.
Карл, которому этот парень — его звали Бэйком — нравился, часто заглядывал сюда, приносил ему бублик или пончик. Они болтали несколько минут — Бэйк рассказывал Карлу о своей идее получения ядерной энергии из кислорода.
Карл кивал:
— Похоже, мысль неплохая.
— Я пока еще дорабатываю практические детали, — говорил Бэйк.
На прошлой неделе Карл обнаружил его посиневшим и бездыханным. Если Бэйк и не был мертвым уже в тот миг, он наверняка умер ко времени, когда приехала — час спустя — «скорая». Глория и Карл наблюдали, как его упаковывают в мешок на молнии, вроде одежного, — как будто Бэйк был бракованным костюмом, который надлежало возвратить в магазин.
Произошло это за день до отъезда Карла. Он ничего ей не говорил, однако Глория знала, что думает Карл: «Пора отсюда уматывать».
С того времени она на работу не заглядывала — официально у нее был отпуск, — и смерть Бэйка выветрилась из ее головы. Теперь она решила принести в следующий раз горячую булочку и опустить ее в мусорный бак — в память о Бэйке.
И вошла в здание.
Свет на лестнице не горел. Глория поднималась на ощупь, вслушиваясь, не потрескивает ли где что, предвещая, что здание того и гляди обвалится.
Прийти в офис, собрать статуэтки и мотать оттуда. Таким был ее план. Сейчас ее присутствие здесь выходило за рамки служебного долга, оправдывая, впрочем, — так она считала — множество карточек с надписью «Лучшая секретарша мира», которые Карл преподнес ей за годы их совместной работы. Подразумевая карточку совсем иного рода. Правда, нет у них карточек, которые точно описывали бы их отношения: десять лет работы один на один, близость, переходящая в интимность, никогда ими не обсуждавшаяся, но и не отрицавшаяся. Карл ни разу не упомянул об этом, и все же Глория надеялась, а пока существует надежда, существует и причина оставаться с ним рядом.
«Ох, я тебя умоляю», — услышала она голос Барб.
И ответила:
— Заткнись. — И голос ее отдался эхом в пустом лестничном колодце.
Она отыскала вход в коридор и пошла по нему, нащупывая двери офисов. 205-й принадлежал обвешанному драгоценностями израильтянину по имени Одед, торговавшему драгоценными же камнями и металлами; следом шли двери продавца коллекционных афиш и плакатов (207) и Джеральда Голдблюма, сертифицированного аудитора (209–213). Других обитателей этажа Глория видела приходившими и уходившими, она видела, как на стены коридора накладывается один слой краски за другим — управляющий домом называл это, курам на смех, «восстановительным ремонтом», — слышала постоянный топоток людей, разгуливавших по неторопливо ветшавшей крикливо-пурпурной ковровой дорожке. Продавцов афиш она не встречала ни разу; зато Голдблюм или кто-нибудь из его друзей-приятелей иногда заглядывал в офис Карла, чтобы позаимствовать упаковку резинок-колечек.
Сейчас никого из них здесь не наблюдалось. А ведь каждый был владельцемсвоего бизнеса. Только она рисковала руками-ногами, да и вообще жизнью, ради того, чтобы забрать…
Не счета-фактуры. Не налоговые декларации. Статуэтки.
Потому что Карл любил их, и если она знала его — а как она могла не знать? — именно их он бросился бы спасать в первую очередь.
Темнота угнетала ее, нагоняла чувство одиночества.
Глория добралась до своего офиса, вошла и оглядела царивший там хаос.
Книжный шкаф обморочно повалился на край письменного стола, не дотянув до компьютера всего четыре дюйма. Коробки дугой разлеглись на полу комнаты, предварительно выблевав кучу стикеров, колокольчиков, психоделических волчков, палочек для запуска огромных мыльных пузырей, браслетов с замочками, компасов на часовых цепочках, «наборов маленького волшебника» по 99 центов штука, разлетевшихся по всей комнате «тематических» ластиков и карандашей. Здесь словно бы выпал град из безделушек, которые Карл относил к категории ПППД — пластмассовые прибамбасы и прочая дребедень. Крошечные паралитичные солдатики из дешевого пластика с волосатыми от несовершенства штамповки винтовками сражались, окружив «попрыгучие мячики».