Зной
Шрифт:
— Сукин сын таки задал мне жару — три сета вместо двух. Как правило, одного-двух. Но не сегодня. О нет. Я играл с ним не в полную силу, сам виноват. Однако тут уж ничего не поделаешь. Если каждый день в течение шести лет вбиваешь человека по уши в землю, то в конце концов проникаешься к нему не самыми лучшими чувствами. Игрок он кошмарный. Кошмарный. Подача, как у последнего feigelah [41] . Мояподача становится, что ни неделя, только лучше. Вы не поверите, но это так.
41
Также feygelah, fegelth —пидор; на идише — птичка.
— Не сомневаюсь, судья, — сказал Уирли.
— Ну уж да уж, — ответил судья Капловиц. — Вижу, и юная леди головой покачивает. Ведь так, юная леди?
— Я верю вам, ваша честь.
— Сколько вам лет, юная леди?
— Тридцать шесть.
Услышав это, судья и сам покачал головой:
— Они с каждым днем все молодеют…
Он пнул попавшуюся ему под ноги ракетку плюхнулся в кресло и провел ладонью по своей голове, прилепив потные белые волосы к черепу Ступни его до пола не доставали.
— Помню время, когда и мне было тридцать шесть, — сообщил он. — Знаете, какой тогда был год, а, юная леди?
— Нет, ваша честь.
— Девятьсот пятьдесят четвертый. Вы в то время уже родились?
— Нет.
Судья подмигнул ей:
— Могу добавить, что мне это известно… — Он занялся тщательным досмотром своего стола. — Ну а как ты поживаешь, Стив?
— У меня все хорошо, судья.
— Отыграться не желаешь?
— Предложение очень любезное, — ответил Уирли. — Но, думаю, мне лучше не пробовать.
— В последний раз ты ни одного очка не взял.
— Совершенно верно, не взял.
— Пусть это тебя не тревожит, Стив, я все равно уважаю тебя как мужчину.
Судья наконец нашел, что искал, — ингалятор. Сделал два вдоха и на долгих тридцать секунд задержал дыхание.
— Бвуууу… Воняет эта штука хуже помойки, — пожаловался он. — Однако лучше все же нюхать ее, чем помирать.
— Совершенно верно, — сказала Глория.
Судья посмотрел на нее так, словно никакого ответа не ждал.
— Да, — сказал он, — да, юная леди, верно. Дожив до моих лет, начинаешь понимать: смерть вполне реальна. Разумеется, дело не в том, что во мне что-то разладилось. Но мои друзья?.. Пфф. Джентльмену, с которым я играю в теннис, тому, что подает, как feigelah,сорок девять лет. В прошлом году мы с ним вышли в полуфинал парного турнира нашего клуба. И все сбежались посмотреть на нашу игру, потому что мы были самой старой парой, когда-либо пробивавшейся так далеко. Не из-за него, он-то человек средних лет. Самыми старыми сделал нас мойвозраст. Внучка пришла поболеть за меня с плакатиком «Убей их Капловиц».
Судья соскочил с кресла, схватил ракетку.
— Подавал я, — сказал он, показывая, как это делается, — потому что от него приличной подачи не дождешься. И представьте, при первом же ударе с лёта — все смотрят на нас, в том числе и моя внучка, — вы знаете, что он делает? — Судья помрачнел. — Сукин сын говорит: тайм-аут. А почему ему понадобился тайм-аут? Потому что у него сердечный приступ приключился.
Судья ударил ракеткой по ковру и показал пространству кулак:
— Я бы ему врезал. Если бы он не лежал на носилках.
— А вам удалось закончить игру? — спросила Глория.
— Закончить? Конечно, нет. Парный матч в одиночку не проведешь. Я попытался разжиться другим партнером, но они говорят: вы зарегистрированы вместе, значит, вместе и вылетаете. Я просил их, просил, они и слышать ничего не желали…
Усевшись в свое кресло, он покачал головой:
— Если хотите знать, в чем было дело, то таки мы побеждали перед этим три года подряд, и им надоело вывешивать на стене раздевалки имя Честера Капловица. Вот они и не позволили мне взять другого партнера — даром что моя внучка вызвалась составить мне компанию. Сукин он сын. Да я и одинэтот матч выиграл бы.
— Приятно слышать, что он вернулся на корт, — сказал Уирли.
— О, он поправился полностью, — ответил судья. — Собственно, я от него ничего другого и не ждал.
— Надеюсь, вы его не слишком сильно по корту гоняете, — сказала Глория.
— А его как ни гоняй, все слишком сильно будет, — сказал судья. — Вот, полюбуйтесь на него. — Он схватил стоявшую на столе обрамленную фотографию и протянул ее Глории: — Полюбуйтесь. Достаточно посмотреть на его руку чтобы понять, какая у него может быть подача.
Глорию фотография привела в замешательство.
— Это он?
— В полтора года, — сказал судья. — Только не говорите, что он — вылитый я. А то все это говорят.
— Так он — ваш сын, — сказала Глория.
— Наблюдая за его подачами, я иной раз думаю, что он — моя дочь.
— И вы довели вашего сына до сердечного приступа?
— Довел? Я его ни до чего не доводил. Он сам себя довел. — Судья отобрал у нее рамку. — Моя жена, да упокоит Господь ее душу, любила этот снимок. И заставила меня держать его на столе, хоть я и твердил ей: «Дотти, он мне не нравится, стоит мне взглянуть на него, я вспоминаю, какая у мальчишки паршивая подача». Однако ей хотелось, чтобы он здесь стоял, и потому, из уважения к ней…
Судья вылез из кресла.
— Вот у внучки моей подача фантастическая. На троихмужиков хватило бы. Такие штуки передаются через поколение. — Он положил рамку на стол, фотографией вниз. — Ладно, хватит о нем, поговорим о вашем деле.
Заняв место за столом, судья открыл папку и достал из нее заблаговременно посланную ему Уирли фотокопию свидетельства о смерти. Раскрыл очки для чтения, прочитал, шевеля губами, свидетельство, потом листок с заметками.