Знойная параллель
Шрифт:
— Чары, дорогой, ты не понял... Я взял номер в гостинице, но я буду все время у тебя. И потом, может такое случиться, что мне придется беседовать со многими людьми. Не поведу же я всех сюда!
Чары постепенно сдается, но не совсем, и вздыхает огорченно:
— Не знаю, что скажет мама.
— Не надо ей ничего говорить. Я буду жить у вас. И только когда потребуется, буду заходить в гостиницу...
Заходим в райком комсомола. У Чары свой кабинет. Тотчас он начинает вызывать сотрудников. Каждому дает задание. Немного
— Ну вот, теперь я целиком в твоем распоряжении. Говори, куда везти?
— Чары-джан, я еще даже не продумал, как мне построить свою собкоровскую работу. Я думаю, прежде чем ехать на трассу канала, надо ознакомиться с Мары.
— А как же иначе? — соглашается он. — Здесь в Мары все руководство Каракумского канала: и трест и дирекция. Калижнюк здесь, Аманов здесь. Да и рабочие многие в Мары живут. В Захмет на поезде ездят. Туда часа полтора езды.
— Слушай, — прошу я. — Давай-ка, свози меня к месту расстрела Полторацкого. Помнишь, еще в полку я тебе рассказывал о том, что отец его знал.
— Помню, конечно...
Едем по улице Полторацкого. Это центральная улица. Чары знакомит меня:
— Это дом партпросвещения, это редакции газет, вот типография.
Мы переезжаем мост, железную дорогу, мчимся мимо городского парка. Впереди какая-то церковь внушительных размеров. Левее — кирпичное здание с мемориальной доской.
— В восемнадцатом здесь был телеграф. В этом здании эсеры и белогвардейцы схватили Полторацкого, — объясняет Чары.
— Вот, оказывается, где! — вспоминаю отцовские записи. — А где было расположение социалистической роты?
— Это там, в старой крепости, — показывает рукой Чары. — Там сейчас ничего нет.
Выезжаем за город. Вдоль шоссе тянутся пустыри, поросшие верблюжьей колючкой. В отдалении маячат стрелы экскаваторов.
— Это один из участков канала, — поясняет Чары. — Канал кусками роют. Друг другу навстречу идут. Таких участков много. Вообще-то их пикетами еще называют. Потом сам разберешься. А памятник — вот.
Выходим из машины. Перед нами белый обелиск с фотографией комиссара. Надпись на камне гласит, что здесь в ночь на 22 июля 1918 года он был расстрелян эсерами и белогвардейцами.
Чары смотрит вокруг и словно смущается, что обелиск посреди пустырей:
— Вода придет — мы озеленим эти места.
У подножия памятника лежат венки и букеты цветов. 22-го была годовщина, видно побывало здесь немало народу. Мы молча рассматриваем фотографию. Полторацкий на ней молод и сосредоточен. Ему было столько же, сколько нам сейчас.
Сев в машину, возвращаемся в город.
— У памятника Полторацкому мы принимаем ребят в пионеры, а пионеров — в комсомол. Одним словом, неразрывная связь революционных традиций, — продолжает объяснение Чары. Шоферу он подсказывает: — Вези в «Каракумстрой».
Трест «Каракумстрой» размещен на углу «Замановской» в старинном двухэтажном доме, рядом с парком. Промежуток между домом н парком весь заполнен приезжим людом. Мужчины, женщины с постелями и чемоданами сидят в холодке под деревьями. Одни едят, другие пьют кислое марыйское пиво, третьи спят, прикрыв лицо газетой. В коридоре треста тоже полно народа. И на широких деревянных айванах обоих этажей бесконечная сутолока. Трудно разобраться — кто чем занят. Но именно этот стихийный беспорядок и порождает мысль, что народ стремится к чему-то большому. К большим делам! К суровым условиям! К большим заработкам!
У Калижнюка совещание. Съехались инженеры; решают вопросы трудоустройства. Входим в огромный кабинет, переполненный прорабами. Дым висит коромыслом. Разговор об отправке людей на пикеты, походном жилье, питании и водоснабжении, о ремонте техники. Особенно неистовствует высокий мужик в кепке. Он даже не снял ее. И руки «в боки». И ноги расставил.
— Чего вы мне всякого жулья напихали?! — кричит.
– Что я с ними сделаю? Да еще в самом центре пустыни! Переводи, Семен, куда-нибудь в другое место. Или вообще сбегу опять на Дон!
— Катись, — спокойно выговаривает Калижнюк. — Катись к чертовой матери!.. На все четыре стороны! То же мне, Стенька Разин. На Дон он сбежит... Ковус! — кричит Калижнюк. — Где ты?
— Здесь я, дядя Семен.
— Принимай Кельтебеден!
— Да вы что, товарищ управляющий?!
— Не бойся. Твоя земля тебя сбережет, не сгинешь. А людей ты не боишься Словом, принимай Кельтебеден.
— Что за Кельтебеден? — тихонько спрашиваю у Чары.
— Это в самом центре Каракумов. Барханные пески, до тридцати метров. Целые горы. Туда в основном шабашники едут, вот Куколь и боится. Оттуда до ближайшего селения больше ста километров...
Калижнюк обратил на нас внимание:
— С чем пожаловал, комсомол? Сказать что-то хотите, Аннаев?
— Нет пока. Знакомлю вот товарища...
— Долго раскачиваетесь. Совещание провели, клич бросили: канал — стройка молодежи, а проку пока нет.
— Раз клич бросили, значит будет, — спокойно отозвался Чары.
— Спасибо, утешил. Ладно, продолжим совещание...
Приходим к нему примерно через час, когда люди покинули кабинет. Остался лишь Ковус. Растерянный и недовольный, он стоит у стола управляющего и молит:
— Ну почему я должен туда ехать? Пошлите другого. Разве других нет?
— Нет. Таких, как ты, нет.
— Бойко пошлите. Он самый опытный.
— Бойко в Керки, на Пионерном участке останется. Думаешь, там легче?
— Никто не говорит, что там легче, — понемногу сдается Ковус.
— Ну, ладно, ладно, — окончательно урезонивает его Калижнюк. — Вот хлопцы из комсомола, послушают, как хныкаешь, да и напишут в газетку.
— Этих хлопцев к нам бы, туда! — неожиданно сердито отзывается Ковус. — Я бы вручил им в зубы технику, пусть бы утюжили Каракумы.