Знойное лето
Шрифт:
Его бездействие рождает иные действия… Нет, не зря Иван Михайлович квелым его называет. В самую точку…
Сергей не заметил, как добежал до конторы. Впрочем, мог и не ходить сюда: кто в такое время будет сидеть в конторе. Плюнув с досады, он круто свернул в проулок к дому Кузина. Там тоже темно. Сергей забарабанил в окно и колотил до тех пор, пока из ворот не выскочил перепуганный Захар Петрович.
— А, Сергей! Что случилось? — спросил он.
— Случилось! — выкрикнул Сергей. — По деревне шляется пьяный Козелков и городит невесть что про Журавлева. Будто он уже не звеньевой. Откуда это? Сам он выдумал или как?
— Тьфу
— Давай без шуток, Захар Петрович, — уже более спокойно заговорил Сергей. — Сядем, потолкуем. Ведь совсем плохие дела у нас начались.
— Поговорить надо, — согласился Кузин. — Но не ночью же. Потерпи уж до утра. Зла на Ивана не держу, но работа есть работа, тут сват-брат в расчет не идет.
— Я утром поеду в райком, — сказал Сергей. — Дальше так продолжаться не может.
— Я и сам могу поехать, — ответил на это Кузин. — Проинформирую руководство, доложу, что к чему… А тебе бы не советовал рыпаться. Тут ведь не разберешь, где принципиальность, а где родственные чувства. Так что спокойной ночи, Сережа.
С тем Захар Петрович захлопнул ворота.
…И еще одно маленькое событие произошло в этот вечер у старого клуба. Когда Федору и Андрюшке надоело скучать у клуба и они пошли по домам, сюда явились Наташа и Антон. Рассудительная речь передовой доярки, предостерегающей непутевого механизатора, чтобы он не сманивал Сашку и других ребят в сомнительное путешествие по Сибири, разбивалась о его безалаберность. Можно сказать, полностью срывалось выполнение поручения, данного ей Сергеем.
— Ночью нас никто не встретит, мы простимся на мосту, — запел Антон, не замечая, что Наташа уже готова зареветь. Но потом заметил и удивился.
— Здрасте! Только прошу без этого. Не уважаю мокроты.
— Навязался на мою голову, проклятый! — сказала Наташа, отбросив официальность. — Вот никуда не пущу тебя — и все!
— Это что-то новое! — воскликнул Антон и тут же выставил свое условие: если Наташа разрешит поцеловать ее, то никуда он не поедет и другим закажет.
Вместо поцелуя Антон получил звонкую оплеуху, и пока хлопал глазами, Наташа убежала. Отшвырнув мяукнувшую гитару, Антон кинулся следом и вскоре же послышался его сбивчивый и, надо отметить, слишком взволнованный говор:
— Наташка, погоди! Да погоди же! Реветь-то зачем? Из-за меня ревешь, да? Меня жалко, да? Ну, перестань, перестань… Думаешь, я так себе? Да я…
ХЛОПОТЛИВОЕ УТРО
Начался новый день. Наскоро прибрав, где мокрой тряпкой, где веником, колхозную контору, Марфа Егоровна села за председательский стол передохнуть и принялась разглядывать картинки в «Крокодиле». Отвлек ее телефонный звонок. Она тут же сняла трубку, сдвинула платок, чтобы открыть ухо.
— Слухаю! — закричала она.
Звонил Волошин, спросил, где Кузин.
— Нету Захарки, нету, ей-бо! — затараторила Марфа Егоровна. — Может, чё передать ему, так я передам.
— Марфа Егоровна это? — Волошин узнал ее по голосу.
— Она самая, ей-бо! Не забыл, не забыл старую.
— Да как забудешь, Егоровна! — весело кричал ей Волошин. — Ведь сколько я у тебя квартировал, когда в МТС работал… Бегаешь помаленьку?
— Бегаю, бегаю, ноги носят покуда. Я уж изождалась вся, когда к нам заглянешь. Ей-бо!
— Меры примем, Егоровна, — обнадежил ее Волошин. — Так скажи Кузину, чтобы сразу позвонил мне. Ладно?
— Скажу, скажу.
Только положила трубку, а Кузин вот он, легок на помине, топчется на крылечке.
«Не в духах», — сразу определила Марфа Егоровна.
Она не ошиблась. Уже под утро Захару Петровичу приснилась какая-то чертовщина. Будто бредет он по топкому болоту, с трудом выдергивает ноги из грязи, потом падает лицом в эту грязь и начинает задыхаться. Он заметался на подушке, застонал. Жена еле растормошила его. Подняв ошалелую голову, Захар Петрович облегченно перевел дух и снова закрыл глаза. Но сон уже пропал. Пошли мысли о том, что работать становится трудно, чертовски трудно. Народ непонятный пошел. Раньше цыкнул, крикнул — и тишина. А нынче — не так подошел, не так сказал, не так посмотрел… Сегодня же надо окончательно разобраться с Иваном, дальше так продолжаться не может. Всыпать Гришке за болтливость. Сходить на ферму, приструнить доярок-горлопанок… Ивана просто так не толкнешь. Рядовой колхозник, активист, передовик. О звене даже в области знают, интересуются. Есть мнение осенью подвести итоги работы и другим рекомендовать опыт. Поэтому говорить с Иваном будет трудно. Но дело решенное, отступать не следует… Звено оставим, укрепим или еще как. Подумать надо…
С такими вот мыслями и пришлось начинать рабочий день.
— Ну как, выспалась? — спросил он Марфу Егоровну.
— Ага, хорошо поспала… Тебе бы мои сны. Ей-бо!
— Свои не слаще, — признался Захар Петрович и стал наводить порядок на столе. Следил за этим: ведь стол что зеркало, отражает хозяина. Вот стопка политической литературы, вот сельскохозяйственная, вот художественная книжка с закладкой. Вот свежий журнал раскрыт, кое-что подчеркнуто… Стоит только глянуть на такой стол и сразу видно, сколь разнообразны интересы сидящего за ним человека.
Наблюдая за Кузиным, Марфа Егоровна не удержалась, хихикнула. Реакция была незамедлительной.
— Вот смотрю я на тебя, Марфа… Век прожила…
— А ума не нажила, — добавила старуха. — Слыхала уже такую побасенку. Райкомовский секлетарь звонил тебе. Миколай Мефодич. Покалякал чуток со старухой. По голосу судить — не иначе накрутит тебе хвост!
— Ладно, ступай, — отмахнулся Кузин. Но Марфа Егоровна дошла только до порога.
— Серчай на меня, Захар, не серчай, а про свою избу секлетарю я обсказала. Ей-бо! Посулил, грю, председатель досок на пол, — нимало не смущаясь она внесла дополнение в разговор с Волошиным, — сто раз сулил, а мне хоть ноги ломай. — Марфа Егоровна всхлипнула. — Довел ты меня, Захарка, до жалобы, как есть довел!
— Доски, доски! — заворчал Кузин. — Спросила бы у Козелкова. Не могу же я всякими пустяками сам заниматься. Делать мне больше нечего, да?
— Так к Гришке-то с бутылкой надо. Без бутылки твой Гришка и разговаривать не станет.
— Не преувеличивай. Тебе жить-то осталось…
— Ты мой век не считай! — нахмурилась старуха и стала по-настоящему грозной. — Придет срок — без твоего спросу помру. Не совестно тебе, Захар? Ты материну титьку сосал, а я ударницей по колхозу была. Ей-бо! Уважения к старым людям нету у тебя, Захарка, темный ты человек.