Знойное лето
Шрифт:
— Все вы тут светлые собрались, — ответил Кузин.
— Нечем крыть? — Марфа Егоровна была довольна. — Краснеть зачал? Красней, красней! У кого совести мало, тот на дню сто раз краснеет, а свое делает.
Она еще бы поговорила, но тут появился Козелков. Бочком втиснулся в кабинет, изучающе глянул на Кузина, чтобы подстроиться к настроению.
— Доброе утро, Захар Петрович, — сказал он устало и со вздохом, словно и его на заре поднимают заботы.
— Со старухой и здоровкаться не надо? — не замедлила спросить Марфа Егоровна.
— Извиняюсь, —
— Весь в председателя удался, — определила Марфа Егоровна.
После ухода старухи Захар Петрович некоторое время перебирал бумаги, писал на листке календаря, открывал и закрывал ящики стола, а Григорий, видя эти приготовления (злость на него копит Кузин), тоскливо смотрел в пол.
— Я тебе сколько буду говорить, чтобы язык не распускал?
— Ничего такого не было, — живехонько отозвался Козелков. — А вот на ферме у нас дела! Заходил я туда. Снова дым коромыслом. Тут я так думаю…
— Сам разберусь, — перебил Кузин. — Наведу порядки. Вспомнят, кто им заработки дал, кто из грязи вытащил.
— Недовольство иного, можно сказать, особого свойства, — осторожно заговорил Козелков. — Идут разговоры о чести, совести и тому подобное. Злоупотребляют этими словами. А того не могут понять, откровенно выражаясь, что… Журавлева еще видел. Сердитый — страсть.
— Все мы нынче не ласковые.
— Я к нему сразу с вопросом: указания председателя колхоза будем выполнять или гнуть свою вреднейшую линию? А он принародно обозвал меня нехорошими словами, а про вас сказал… Позорит он вас, Захар Петрович, авторитет, откровенно выражаясь, подрывает. Накричался и укатил на мотоцикле. По направлению судя — не иначе как в район.
Тут Козелков не ошибся. Иван Михайлович поехал в райком, к Волошину. Он-то лучше других знает, что Кузин, закусив удила, плюнет на всякий здравый смысл. И пойдет ломка дров. Не личная обида и боязнь за себя торопили Журавлева. От трактора никто его не отлучит, но может пойти прахом весь его труд по сколачиванию звена. И само звено, ставшее уже маленьким коллективом, хотя и с непрочными связями еще, развалится. А Заячий лог? Так и будет чертополошным полем?
Обычно дорога до райцентра занимает час хорошей езды, но Журавлев одолел ее быстрее. Бросив горячий мотоцикл у райкомовского подъезда, не стряхнув даже пыль, он поднялся на второй этаж.
— Хозяин дома? — спросил секретаршу.
Услышав знакомый голос, Волошин крикнул в приоткрытую дверь.
— Заходи, Журавлев!
— Здравствуй, Мефодьич, — Иван Михайлович подошел к столу, потер ладошку о штанину, подал руку. — За советом вот приехал. Рассуди нас, а то мы, елки зеленые, черт-те куда уже забрели.
— Ты садись, Иван, — Волошин указал на стул. — Догадываюсь, опять скандалите.
— До драки, считай, дело дошло.
Лицо Волошина сразу стало строгим.
— Что за причина? — спросил он.
— Причин много… Первая причина — я сам. Вторая — Захар. Вот какая история вчерась получилась у нас…
А Кузин в это время осторожно выпытывал
— Вот лентяй и пустозвон, а люблю, — признался Захар Петрович. — Люб он мне — и все тут! Как говорится, сердцу не прикажешь.
Сергей не был склонен обсуждать сомнительные достоинства пустобреха Козелкова. Он заговорил про Заячий лог.
— Мелко ты плаваешь, дорогой мой, — выслушав Сергея, заметил Кузин. — Жизненного опыта у тебя мало. Тут уж, извини-подвинься, моя честь задета.
— Выходит, — сделал вывод Сергей, — что оскорбленное самолюбие дороже будущего урожая. Так я понимаю?
— Опять говорю: мелко плаваешь, одно место у тебя наруже, — голос Захара Петровича полон назидательности. — Вот притрешься к нашей жизни, обвыкнешь и трезво станешь на мир смотреть. В тебе еще студент сидит, поэтому много ты не видишь. А если присмотреться, то ведь каждый норовит характер свой показать. Он на затычку к бочке не годится, а туда же лезет.
— Может быть, все это так, — не отступал Сергей, — но давайте лучше вспомним, что получилось с этим логом в прошлом году. По вашей торопливости и при моем попустительстве как агронома семена затолкали в ледяную грязь. Так ведь? А осенью убирали высокоурожайный бурьян.
Так оно и было, но упоминание о прошлом годе неприятно Кузину. Он засопел, заводил бровями.
— Давай не будем спорить, — сказал он. — Супротивных я не люблю и не уважаю. Некогда нам в душевных тонкостях копаться, мы обязаны хлеб давать, мясо давать, молоко давать! Чем больше, тем лучше. Я стараюсь это делать и делаю. И если где допускаю оплошку, то с меня этот грех спишется за счет общего высокого показателя производства. Если кто не понимает этого, беда не моя.
— Чья же?
— Только не моя, — Кузин помолчал, покусывая губы. — Ладно, поговорили, отношения выяснили, теперь за дело. Так вот, товарищ секретарь, Журавлев не оправдал моих надежд. Как это ни печально, но приходится…
— Значит, конец звену? — тихо спросил Сергей. — Я этого, Захар Петрович, не допущу. Я всех на ноги подниму, всех! И потом такие дела не решаются под настроение. Решать будет партийное бюро, поскольку один я выступаю вроде заинтересованной родственной стороны.
— Сначала я решу как председатель, а партийному бюро объясню. Звено-то ведь останется… Григорий! Гришка! — закричал Кузин.
— Я здесь! — живо отозвался Козелков.
— Найди мне Антона Бурина, да поскорее… Парень грамотный, понятливый. А то звено молодежное, а руководит старик. Нет, надо молодежь выдвигать, приучать к руководству. Против этого, надеюсь, товарищ секретарь возражать не станет?