Золотая братина: В замкнутом круге
Шрифт:
А на крыльце уж управляющий Людвиг Штильрах, с черной бородой, в низком поклоне нагнулся:
– Здравствуйте, Григорий свет – Григорьевич! Ждем! Еще вчера вестовой от хозяина нашего наказ привез: встретить. Банька истоплена, столы накрыты…
– Потом банька и прочее, – перебил граф Григорий Григорьевич. – Прежде дело… – Вынул из-за пазухи свиток, лентой перевязанный. – Вот тебе откупная, Демидовым вашим подписанная. Мастер Прошка Седой и три его подмастерья мои теперь.
– И это ведаем, ваше сиятельство, – подтвердил Людвиг Штильрах, все еще в поклоне находясь. Однако откупную
– Ну так и веди к Прошке Седому.
За управляющим, в сопровождении полковника Демина, по тусклым переходам, по скрипучим лесенкам следовал Григорий Григорьевич, щурясь, напрягая зрение, – как в преисподнюю попал после бескрайнего снежного простора. Осторожно держал в руке кожаный мешок. Все трое оказались в закопченной мастерской: низкий черный потолок, горн пышет алым жаром – как вход в царство адово. Чадно, воняет чем-то кислым. А у горна, скованные одной цепью, с кандалами на ногах, трудятся Прошка Седой и его подмастерья – Данилка, Егорка да Васька Лапоть. Шевелятся еле-еле, лениво, угрюмо. Никто не оглянулся на вошедших.
Сел Григорий Григорьевич на лавку у стены, спросил Людвига Штильраха:
– Почто они у тебя как мухи мореные?
Управляющий развел руками, но вздохнул тяжко, и вздох его говорил: «Сам гляди, твое сиятельство».
– Ведаешь ли, Прошка, теперь я твой хозяин, – сказал граф Оболин.
– Слыхали, – ответил Прошка Седой, не поднимая головы, не глядя на своего нового властелина.
Вынул Григорий Григорьевич из кожаного мешка скифскую братину, встал, подошел к мастеру, протянул чашу, спросил:
– Можешь такую же из золота сотворить?
Не спешил с ответом Прошка Седой, долго, сосредоточенно рассматривал братину, потом сказал:
– Сперва железы сыми, боярин.
– Расковать их! – приказал граф Оболин.
Быстро сбегал куда-то управляющий с лицом радостным, вернулся с двумя кузнецами. Те, тоже с лицами довольными, сбили с Прошки Седого и его подмастерьев кандалы, освободили от цепей. Снова стал рассматривать скифскую братину Прошка Седой, и в глазах его затрепетали огоньки, озарился лик изумлением, восторгом, волнением… Наконец молвил:
– Хошь по меди да чугуну мы работаем, но и по золоту изладим.
– А к ней, Прошка, – продолжал граф Оболин, – сотвори золотой сервиз на семьдесят персон. И чтоб братина в нем – как матка с роем пчел, одна семья. Потом… По сей братине сразу видать: от скифов она. Ну а ты сработай так, чтобы понятно было: и братина, и сервиз – из России, из мест зауральских. Сможешь?
Опять не спешил с ответом мастер, думал, склонив голову на грудь. И произнес:
– Ты, боярин, нам тело расковал… – Вздохнул Прошка глубоко. – Душу ты нам раскуй. Для такого дела свобода нужна. Ведь как мы свои работы ладим? Мое мастерство в руках, Данилкино, – он показал на хрупкого, тонкого мастерового, – в глазах: рисунок он по железам точно ведет, линию чует. Егоркино мастерство, – и он показал на мастерового со светлыми волосами, подвязанными ремешком, – в ушах: насечку он по слуху делает, железо, что зверь лесной, выслушивает. А у Васьки Лаптя мастерство… – могучий Васька Лапоть набычил шею, усмехнулся потаенно, – его мастерство в языке.
– Почто в языке? – нахмурил брови граф Оболин.
– А вот почто, – ответил Прошка Седой. – Мы дело проворим, а Васька горн раздувает и песни нам поет. Под них мы работаем посуды наши. Так вот, боярин… Заказ твой велик и почетен. Но чтобы исполнить его по всем законам нашего мастерства, должны мы быть свободными не токмо телом, но и духом. Даруй нам, боярин, вольную, тогда сотворим тебе чудо-сервиз с братиной посередке.
Долго, трудно думал граф Григорий Григорьевич Оболин. И сказал наконец:
– Вот мое решение: будет сервиз – будет вам и воля. Исполните заказ – тотчас вольную подпишу всем четверым. Слово графское даю!
Обвел взглядом Прошка Седой подмастерьев – те, взглядами же, ответили ему: да!
– Что ж, боярин, – сказал мастер, – согласные мы…
Сделал граф знак рукой полковнику Демину, тот вышел. И скоро слуги стали вносить в мастерские золотые слитки-кирпичи, заиграло в них пламя из горна отсветами и солнечными зайчиками.
Путешествие «Золотой братины»
Глава 21
Яхта «Ольга»
Отель «Новая Германия» своему названию не соответствовал. Помещался он в старом трехэтажном доме, который давно не ремонтировали: краны в ванных комнатах текли, петли на дверях скрипели, по длинным коридорам ходили лихие сквозняки, ковры на полу облысели. Зато персонал был вышколен, все больше пожилые люди с пергаментными лицами. Ресторан славился отменной кухней. По вечерам в нем пылал большой камин, а за роялем сидел сухой длинный старик в безукоризненной черной тройке и с бархатным черным бантом-галстуком; обычно он неторопливо наигрывал «Лунную сонату» Бетховена или фортепианные пьесы Листа. И еще тем хорош был отель «Новая Германия», что находился недалеко от центра, от Унтер-ден-Линден, а следовательно, и от ювелирного магазина «Арон Нейгольберг и Ко».
Граф Алексей Григорьевич Оболин занимал один из лучших номеров на втором этаже: гостиная с беккеровским роялем, спальня, ванная, длинный балкон вдоль всех окон, выходящий на аллею каштанов Тиргартена, еще только начинающих ронять разлапистые синевато-коричневые (как баклажан) листья. А Забродин и его люди обитали в самых дешевых номерах, по двое в одной комнате. Сейчас было двадцать минут второго. Алексей Григорьевич и Кирилл Любин сидели в гостиной графа, пили кофе и ждали Глеба Забродина, который вот-вот должен был вернуться от юриста Ганса Граубе. На столе лежал ворох сегодняшних газет, и, просматривая их, Любин читал только заголовки:
– «Лжеграф Оболин», «Скандал у главного ювелира города», «Какова истинная цена „Золотой братины“?», «Правительство большевиков молчит», «Арон Нейгольберг отказался показать сервиз эксперту Национального музея», «Граф Оболин намерен апеллировать в суд»…
– Уже пронюхали! – раздраженно перебил Алексей Григорьевич. – Ну писаки! Как они узнают?
– Профессия… – Кирилл все еще листал газеты. – Потом… Мы же обратились к самому знаменитому юристу. А вокруг подобных персон всегда вертятся журналисты.