Золотая братина: В замкнутом круге
Шрифт:
Арон Нейгольберг замахал руками:
– Зачем расписка? Я хозяин своего слова. Итак… Я готов, ваше сиятельство, продать «Золотую братину». Но, господа… Я продам сервиз за его настоящую цену. – И хозяин магазина достал из нижнего ящика стола лист бумаги. – Этот документ я получил сегодня утром. «Оценочный акт комиссии Национального банка». Прошу вас, граф.
Алексей Григорьевич взял протянутый ему лист бумаги, стал читать. Через несколько мгновений краска хлынула к его лицу, запрыгали губы. Граф Оболин шептал:
– Вор. Вор… – Он
– Не обессудьте, господа… – Арон Нейгольберг развел руками. – Коммерция имеет свои законы. Хочу подчеркнуть: честная коммерция. Что касается «Золотой братины»… Могу вас заверить: отныне она гарантирована от любых покушений. Мною уже приняты соответствующие меры…
– Не забывайте, – перебил Кирилл Любин, – впереди суд.
– Что же… – Хозяин ювелирного магазина придал своему голосу некую покорность. – И к суду я готов. Кстати, господа, наблюдаете ли вы, как развиваются события? В частности, отношения между Германией и большевистской Россией?
Николай Семенович Решетов быстро прохаживался по своему кабинету вдоль голых окон, за которыми занимался начинающийся день, серый, промозглый. «Да куда же они провалились? – с отчаянием думал руководитель советского торгпредства. – Время надо считать на часы и минуты». Дверь открылась без стука. Первым появился в кабинете товарищ Фарзус, в бежевом плаще с поднятым воротником, и пропустил вперед графа Оболина, Забродина, Любина, Сарканиса и Василия Белкина.
– Что, Николай Семенович? – с порога спросил Забродин. – Что случилось?
Решетов не сразу ответил, несколько раз глубоко затянулся – так, что на конце папиросы появился синий огонек, потер пухлой рукой лоб.
– То, что в Германии началась пролетарская революция, вы знаете, – наконец сказал он. – Но для нас с вами важно другое. Сегодня ночью из Петрограда… телеграмму передали через польское представительство… Вчера ВЦИК аннулировал Брестский мир…
– То есть, – перебил Любин, – мы с Германией снова в состоянии войны?
– Именно.
– И значит, судебный процесс… – заговорил было граф Оболин.
Николай Семенович Решетов остановил его нетерпеливым жестом руки:
– Какой судебный процесс, Алексей Григорьевич! Помилуйте! Процесс отменяется. Я позвонил адвокатам, уж простите, без вашего ведома. Германскими властями предписано всем советским учреждениям покинуть страну в течение двух суток.
– Ну и ну!.. – Василий Иванович Белкин был воплощением полной растерянности и горя; хотя, если присмотреться, что-то фальшиво-радостное появилось в нем. – Ч"e делать-то будем?
Решетов подошел к сейфу в углу кабинета, открыл его, стал вынимать мешки с инкассаторской металлической заделкой. Все в полном молчании завороженно следили за его действиями.
– Сто восемьдесят миллионов марок, – сообщил Николай Семенович. – Все, чем располагаем. Фактически для нас эти миллионы потеряли всякую цену. Все торговые операции отменены. Вот! – Он показал на кипу финансовых документов, лежащих на столе. – В Германии мы уже не закупим медикаменты и продукты. А если бы и закупили вчера, сегодня не смогли бы отправить в Россию. Я предлагаю… И товарищ Фарзус одобрил. Я готов взять ответственность на себя! На эти деньги выкупать «Золотую братину». Расписка Нейгольберга, Алексей Григорьевич, при вас?…
– При мне… Но сто восемьдесят миллионов – это только половина цены, которую назначил за сервиз этот… этот…
– Половина – это уже половина! – подчеркнул Забродин.
– Правильно! – согласился Сарканис.
– Надо только успеть. – Решетов вскочил со стула и пробежался вдоль окон. – У нас несколько часов. Ведь сделку с Нейгольбергом надо оформить юридически…
– Если он согласится продать половину сервиза, – заметил Любин.
– Он согласится, – сказал молчавший до сих пор товарищ Фарзус. – Нейгольберг – торговец, финансист. Поставьте себя на его месте. У него остается половина «Золотой братины» плюс с неба свалившиеся сто восемьдесят миллионов марок.
Глава 31
Расходятся судьбы
Да, товарищ Фарзус оказался прав: Арон Нейгольберг на предложенную сделку пошел сразу, без пререканий и проволочек. Выставил лишь одно условие: основа сервиза – сама золотая братина – остается в его половине.
– Господа! Единственное условие, и от него я не отступлюсь. Или – или. – Помолчал, крепко потер руки, хрустя пальцами, и добавил: – Надеюсь, вы не будете возражать… В сегодняшней ситуации моя расписка – фикция, не более. Иду вам навстречу.
Пришлось согласиться.
За окнами гостиной в номере, который занимал в отеле «Новая Германия» граф Алексей Григорьевич Оболин, густел, наливался свинцовой темнотой вечер, оглашаемый одиночными выстрелами. Скромный прощальный ужин. За круглым столом сидели граф Оболин, Забродин, Любин, Василий Белкин и Сарканис. В спальне в двух кожаных мешках, связанных тонкими ремнями, узлы которых были залиты сургучом и на нем оттиснута печать советского торгпредства в Германии, были аккуратно уложены обернутые байковыми лоскутами сто семьдесят четыре предмета сервиза «Золотая братина».
Сто семьдесят четыре… Несколько часов назад в нотариальной конторе, перед тем как написать и заверить дарственную, Алексей Григорьевич произнес:
– Да, пусть так… Пусть то, что осталось от «Братины», возвращается в Россию. Может быть, Бог поможет – и вторая половина… Когда-нибудь… – Он справился с волнением и продолжал уже спокойно: – Только единственная просьба: я возьму одну вещь из сервиза – блюдо или поднос… На память…
– Конечно, Алексей Григорьевич! – заспешил Глеб Забродин. – Конечно.