Золотая братина: В замкнутом круге
Шрифт:
– Их императорское величество…
А в комнату уже входила Екатерина Вторая.
– Здравствуй, граф, – просто сказала она, и голос ее звучал доброжелательно. – Любопытная я… Показывай.
– Вот!.. – Григорий Григорьевич широким жестом обеих рук как бы обнял круглый стол с «Золотой братиной». – Вам, повелительница наша. О милости прошу: примите в подарок.
Екатерина Вторая медленно пошла вокруг стола, на лице ее проступило изумление, с восторгом смешанное.
– Зело… Зело, граф, – прошептала. – Зело роскошно…
И вдруг остановилась русская императрица – взгляд на братину устремлен, на чашу с уточкой. Лицо Екатерины Второй окаменело. Она взяла, потянувшись, чуть не ложась
– Ты что, граф, издеваешься надо мной?… Ты хочешь подарить мне пугачевский бунт? Ты хочешь, чтобы я всегда их видела перед собой? – Екатерина бросила братину на середину стола, и от ее удара разлетелись в стороны блюда и кубки. – Вот ты каков! Так слушай, граф, мою волю: все это… – императрица показала на стол, – все это расплавь! Пусть сгинет твой сервиз и вместе с ним память о Пугачеве!..
Екатерина Вторая, резко повернувшись, величественно вышла из комнаты. Кинулся ей вслед дворецкий Никита Толмачев, чтобы, опередив, двери распахнуть, проводить до кареты, в три погибели склоняясь. А графа Григория Григорьевича Оболина вроде бы удар хватил: с места сдвинуться не может, в глазах потемнело – сейчас сознания лишится. «Никита! Где ты?…» – хотел позвать, а слова не говорятся, язык во рту задеревенел.
Однако постепенно пришел в себя граф Оболин. Взял в руки братину, поворачивая, стал рассматривать изображения на ее боках. И будто пелена спала с глаз. Дальний рокот послышался – кони по уральской земле летят… Крики мужиков в ушах – с дубьем да кольями под стены катлинского завода бунтовщики идут… Лошадиное ржание… Огонь затрещал… И вроде дымом запахло, пожарищем…
– Чур! Чур! – замахал руками Григорий Григорьевич.
Исчезло наваждение… «Да как же это я сразу не узрел? Не понял?… Ну, мастер Прошка Седой со своими подмастерьями… Услужил! Нет, что это со мной приключилось? Как же я так опростоволосился? Ладно! Погодите у меня…»
Похищение музейной реликвии
Глава 34
Игра по чужим правилам
Вениамин Георгиевич Миров накануне вернулся домой поздно, в начале первого ночи. Жена не спала, встретила его с заплаканными глазами на злом, замкнутом лице. Очередной скандал: упреки, подозрения в измене, ни на чем, кстати, не основанные, старая-старая тема уже нескольких последних лет: «Ты загубил мою жизнь. У всех мужья как мужья, а я вдова при живом муже». И так далее и тому подобное. «Я, как дура, просидела весь день, дожидаясь машины, чтобы ехать на дачу. Даже не позвонил…» Вениамин Георгиевич чувствовал свою вину и, от этого еще больше раздражаясь, отказался от ужина, взял бутылку греческого коньяка, ушел в свой кабинет и, закрывая дверь, крикнул, не сдерживая себя:
– Хватит с меня! Все! Подавай на развод! – Перевел дух, глубоко вздохнул и сказал уже тихо, с такой горечью, что даже сам себя пожалел: – У меня на эти дела времени нет…
Выпил несколько рюмок коньяку – сладковатого, терпкого, – облегчения не почувствовал и лег на диван, не сняв даже пиджака и ботинок. Так и заснул. Вениамин Георгиевич никогда не видел снов, засыпал быстро, и это свойство его организма помогало быстро восстанавливать силы: только бы проспать вот таким крепким глубоким сном шесть-семь часов – и наутро ты бодр и свеж. Разбудил телефонный звонок. Вениамин Георгиевич удивился, что спал, оказывается, не раздеваясь. Телефон стоял рядом, на краю письменного стола. Миров взглянул на часы – десять минут шестого. «Черт знает что!» – подумал он, поднимая трубку.
– Извините, Вениамин Георгиевич, за столь ранний звонок. Мне необходимо немедленно вылететь в Рим. Я созвонился со справочной Шереметьева-2, есть рейс сегодня в восемь сорок вечера… Я должен успеть на этот рейс. Дело в следующем. Я в принципе изучил все эти архивные документы, пропуская беллетристику. И появилась одна догадка… Нет, не догадка – убеждение… – Арчил замолчал.
– Ну и в чем же дело? Я слушаю.
– Вениамин Георгиевич, не по телефону бы. И главное – документы на выезд надо оформить сегодня в первой половине дня.
– Это, Арчил, как ты понимаешь, не проблема. – Мирову уже передалось состояние заместителя, он знал, что Табадзе наверняка раскопал нечто очень важное. – Кого надо, поднимем по боевой тревоге. Да и соответствующие службы у нас работают круглосуточно и без выходных. Подожди, дай сообразить, – Миров снова взглянул на часы, – мне бы принять ванну. Давай на Лубянке в семь утра. Не волнуйся, успеем.
Знакомое чувство, нет, не успеха, а выхода к нему, заполнило Мирова – вчерашняя ссора с женой показалась мелочью, ерундой. «Все наладится», – сказал он себе, погружаясь в пенную ванну. – Господи, как хорошо… Потом контрастный, горячий и холодный душ, – и он будет в полном порядке. Да и сейчас уже прошла тяжесть в голове, мозг работает четко, хотя, конечно, лучше бы вчера не расслабляться с коньяком. Когда он вышел из ванной – свежий, чисто выбритый, благоухающий французским мужским одеколоном, – в коридоре его встретила жена с подносом, на котором стояли маленький кофейник, чашка, сахарница.
– Прости, Веня… Прости, ради бога. Это все нервы. Совсем я психопаткой стала. Все жду, жду… Тебя нет. И так каждый день…
Он поцеловал ее в душистую щеку, налил в чашку кофе, обжигаясь, стал пить его мелкими глотками прямо в коридоре, и жена смотрела на него преданными глазами.
– Вот закончим это дело с сервизом – и возьму отпуск. Махнем с тобой куда-нибудь, например в Грецию… Или на Гавайи. Как?
Она молчала, но глаза уже были другими – в них исчезли вчерашнее раздражение и даже ненависть. Все – как всегда.
В семь часов оба следователя были в кабинете Мирова на четвертом этаже печально знаменитого здания на Лубянской площади, в котором в советское время располагался Комитет государственной безопасности.
– Ну, Арчил, я тебя слушаю.
– Начнем с врача, которая, как говорят медики, «вела» нашего графа. Лидия Петровна, так зовут эскулапшу, сказала мне следующее. Граф Александр Петрович Оболин получил удар по голове не такой сильный, как директор музея…
– То есть как? – перебил Вениамин Петрович. – А сотрясение мозга?
– Вот! Лидия Петровна сказала, что от нанесенного графу удара вполне можно потерять сознание. Но ненадолго. Удар, очень точно рассчитанный, был произведен по касательной, с целью рассечь кожу на черепе, то есть чтобы жертва залилась кровью… Первый осмотр пострадавшего на месте преступления свидетельствовал именно об этом – сильнейший удар металлическим предметом с режущими краями, который привел к потере сознания и, очевидно, к сотрясению мозга. Так записано в медицинском протоколе. Но рентген и другие анализы показали, что… Привожу дословно сказанное Лидией Петровной, я даже записал, вот… – Арчил извлек из своего кейса блокнот, нашел нужную запись: – «Сотрясение мозга не фиксируется. Или состояние больного обусловлено какой-то его патологией, требующей дополнительного стационарного исследования».