Золотая чаша
Шрифт:
— Какой Полетты?
— Ну, та служаночка, про которую я упомянул. Не отсылайте ее к остальным рабам, потому что я к ней очень привязан.
— А, да! Помню, помню. Так куда ты думаешь отправиться, Гелри?
— На Ямайку. Мой дядя, сэр Эдвард, давно уже вицегубернатор в Порт-Ройале. Но я ни раду не искал с ним встречи — я же был кабальным, а он джентльмен. У меня к нему письмо — отец дал его мне много лет назад. Быть может, он поспособствует мне купить корабль, чтобы я мог отправиться на поиски добычи.
— Я помогу тебе купить корабль, — сказал плантатор
А Генри вдруг охватил непривычный стыд, ведь в сундучке под его кроватью сверкала россыпь золотых монет — больше тысячи фунтов.
— Нет, — сказал он. — Нет — нет. Вы заплатили мне своими наставлениями, были мне отцом, а это дороже любых денег. — Теперь, собираясь в путь. Генри понял, что полюбил этого краснолицого, печального старика.
Сильные негры, блестя потными телами, налегали на весла, и каноэ летело к стоящему на якоре кораблю — кораблю с патентом голландских Генеральных штатов на перевозку чернокожих невольников из Гвинеи на острова Карибского моря. На корме каноэ молча сидел Джеймс Флауер. Лицо его было даже краснее обыкновенного. Он, однако, нарушил молчание, когда они почти подошли к кораблю, и сказал, умоляюще глядя на Генри:
— На полках осталось еще столько книг, которых ты не читал!
— Я еще вернусь и прочту их.
— У меня много мыслей, которые я так тебе и не поведал, мальчик.
— Когда я заслужу восхищение людей, я вернусь, и вы мне их расскажете.
— Ты клянешься?
— А? Да, клянусь.
— И много ли времени тебе понадобится. Генри, чтобы достичь этой цели?
— Откуда мне знать? Год… или десять лет… или двадцать. Я должен прославить свое имя! — Генри уже поднимался по веревочному трапу на корабль.
— Мне будет так пусто по вечерам без тебя, сын мой.
— Мне тоже, сэр! Смотрите, мы отчаливаем! Прощайте, сэр. Вы не забудете про Полетту?
— Полетту?.. Полетту? А, да — да… не забуду.
Генри Морган приехал в английский город Порт-Ройал и, оставив багаж на берегу, отправился на поиски своего дяди.
— Вы не скажете, где мне найти вице — губернатора? — спрашивал он прохожих на улицах.
— Вон его дворец, молодой человек. И, быть может, вы там его и найдете.
Его дворец… Совсем в духе английского джентльмена, ставшего за морем крупным чиновником. Совсем в духе человека, которого описал Роберт Морган. На его письмах значилось: «Дано во дворце вице
—губернатора». Генри в конце концов отыскал этот дворец — приземистый невзрачный дом с глиняными выбеленными стенами и крышей из красной скверно обожженной черепицы. У дверей стоял алебардщик в пышном костюме. Неподвижной рукой он упирал свое неуклюжее оружие древком в землю и мученически сохранял величавое достоинство, как ни допекали его полчища назойливых мух.
При приближении Генри он опустил перед ним алебарду.
— Я хотел бы видеть сэра Эдварда Моргана.
— Какое у тебя дело к его превосходительству?
— Видите ли, сэр, он мой дядя, и я хотел бы поговорить с ним.
Солдат подозрительно насупился и покрепче сжал алебарду. Но тут Генри вспомнил уроки, почерпнутые на плантации. Быть может, и этот человек, хоть на нем красный мундир, в душе все — таки раб.
— А ну с дороги, проклятый пес! — крикнул он. С дороги, не то будешь повешен!
Солдат съежился и чуть было не уронил алебарду.
— Слушаю, сэр. Сейчас доложу о вас, сэр. — Он серебристо свистнул и, когда в дверях появился слуга в ливрее с зеленым галуном, сказал: — Молодой господин к его превосходительству!
Генри проводили в тесную комнату, которую толстые серые занавесы с тусклой золотой каймой погружали к вечный полумрак. На стенах в черных рамах располагались три еле различимых портрета: два кавалера в шляпах с плюмажем и шпагами, задравшимися вверх под тяжестью ладоней, прижатых к эфесам, так, что больше всего они походили на тонкие вытянутые хвосты, и миловидная дама с напудренными волосами, в шелковом платье с вырезом, открывающим плечи и половину груди.
Из-за портьеры в глубине комнаты доносилось жиденькое позвякивание арфы под чьей-то медлительной рукой. Слуга взял у Генри письмо и оставил его в полном одиночестве.
И он почувствовал себя очень одиноким. В этом доме были холодно расставлены .все точки над «и». Даже в нарисованных лицах, которые смотрели со стен, сквозило вежливое презрение. На двух половинах портьер был вышит английский герб: на одной лев держал свою часть щита, а на другой держал свою единорог. Когда портьера была задернута, изображение слагалось в единое целое. В этой комнате Генри испытал страх перед своим дядей.
Но подобные мысли вылетели у него из головы, едва вошел сэр Эдвард: перед ним был его отец, такой, каким он его помнил, и в то же время совсем не его отец. Старый Роберт никогда бы не стал носить усики, смахивающие на две тонкие брови, и ничто не понудило бы его сжимать губы в не менее тонкую линию. Пусть они родились похожими, как две горошины, но свой рот каждый создал сам.
Роберт сказал правду: этот человек был чванной карикатурой на него. Однако сэр Эдвард был подобен актеру, который, получив нелепую роль, играет ее так, что только она кажется верно написанной, а все остальные — дурацкими. Его лиловый кафтан с кружевами у горла и на манжетах, длинная шпага, тоненькая, как карандаш, в ножнах, обтянутых серым шелком, серые шелковые чулки и мягкие серые башмаки с бантами показались Генри верхом элегантности. Его собственный нарядный костюм выглядел в сравнении жалким.
Дядя пристально смотрел на него, ожидая, чтобы он заговорил первым.
— Я Генри Морган, сэр, сын Роберта, — сказал он просто.
— Это я вижу. Ты на него похож — немножко. Так что же я могу для тебя сделать?
— Ну… я… я не знаю. Я просто пришел навестить вас, сообщить о своем существовании.
— Весьма любезно с твоей стороны. Э… весьма.
Как протаранить словами эту стену почти издевательской учтивости? Генри спросил:
— Вы не получали каких — нибудь вестей о моих родителях за долгие пять лет моей с ними разлуки?