Золотая чаша
Шрифт:
Через несколько дней из-за похорон родственника оказался свободный билет в театр; Пол взял его для Анны. Давали «Тристана и Изольду». Не будет ли Вагнер слишком сложен для первого знакомства с оперой? Но с другой стороны, эта трагическая любовная история была так прекрасна…
Зная содержание оперы, он представлял себе по минутам то, что видели глаза Анны. Вот первый акт с кораблем и любовным напитком; вот второй; и, наконец, апогей, душераздирающая сцена любви-смерти. Тронула ли она ее, как неизменно трогала
Он ждал ее на площадке, когда тем вечером она поднялась по лестнице. Он собирался лишь спросить: «Это то, что ты и ожидала?» Однако при виде ее сияющего счастьем и восторгом лица слова застряли у него в горле. Она вся словно светилась. Заметив его, она задрожала и замерла на верхней ступени.
В следующее мгновение они оказались в объятиях друг друга. Все произошло так просто и естественно, словно это было самой обычной вещью на свете. Так оно и есть, пробилась мысль сквозь светящийся туман, сквозь жар желания, какого он никогда еще не испытывал в своей жизни. Он целовал ее волосы, глаза, губы. Руки ее обвились вокруг его шеи и пальцы погрузились в его волосы. Она была мягкой и в то же время крепкой, сильной и одновременно нежной…
Он не мог бы сказать, сколько времени они так стояли.
– О, Анна! Нежная, прекрасная… – ему показалось, что шепча эти слова в ее ароматную шею, волосы, веки, он услышал свой голос, произнесший: – Я люблю тебя.
Они едва держались на ногах. Ради Бога, отпусти ее… отпусти, пока не поздно! Он разжал руки.
– Иди к себе. Ступай. Ступай, моя дорогая.
Войдя в комнату, он бросился ничком на кровать. Несколько мгновений он лежал так, пока у него не перестало стучать в висках. Затем взял книгу, но тут же положил ее обратно на полку, поняв, что читать сейчас не в силах. Он погасил свет, но сон не приходил.
В голове его был полный сумбур. Каким-то образом он должен привести в порядок свои мысли, придать им четкость, выразить их в словах…
– О, Господи, мне непременно нужно с кем-нибудь поговорить, – произнес он вслух.
В предрассветном сером сумраке постепенно вырисовывались, возникая из тьмы, словно молчаливые судьи, его йельский флажок, его книги, его сапоги для верховой езды…
Внезапно он вскочил. Завтра… нет, уже сегодня! Сегодня день рождения Мими. Будет семейный обед и… о, нет, ради Бога, только не помолвка…
Мне надо с кем-нибудь поговорить. Хенни. Я должен увидеться с Хенни.
Он сидел на диване, опустив голову. Руки его безвольно свисали между колен. Он находился в гостиной Хенни уже более часа.
– Ты очень шокирована? – внезапно спросил он.
– Удивлена, но… нет, не шокирована, – с запинкой ответила Хенни. – Я всегда считала трагедией, когда человек, из страха обидеть другого, делает что-то, что ему отчаянно не хочется делать. Я здесь имею в виду не какие-то обычные вещи, а то, что затрагивает всю твою жизнь.
Пол поднял голову.
– Мими чудесная девушка, – проговорил он, глядя в пространство.
– Согласна.
– И уже есть обручальное кольцо. Перед своей смертью бабушка Вернер подарила мне его для моей будущей жены. Оно ужасно старомодное, но Мими от него просто в восторге.
Хенни промолчала.
– Они все так к этому готовились! Я этого не понимал, вероятно, ни один мужчина этого не понимает…
Они ехали по Риверсайд-Драйв, возвращаясь из Клермонт-Инн, когда Мими попросила его зайти к ним на минутку посмотреть столовое белье.
– Я знаю, мужчин не интересуют подобные вещи, – сказала она, глядя на него с мольбой, – но это будет также и твой дом, и все, что купила мама, так красиво. Зайди хотя бы на минутку.
И он зашел, и увидел стопы белья, целые дюжины скатертей из камчатного полотна, такого плотного, что их должно было, наверное, хватить на несколько поколений. На каждом предмете красовался вышитый вензель из первых букв ее имени и его, который выглядел вечным, как печать на документе, и величественным, как герб.
Заглянувший в этот момент в комнату мистер Майер обнял его по-отечески за плечи и сказал что-то об очаровательной простодушности женщин, которых столь занимают подобные пустяки. И, однако, он был явно доволен, горд даже, что может дать своей дочери такие прекрасные вещи…
– Она приготовила уже все столовое белье, – сказал Пол с несчастным видом.
– Белье, – фыркнула Хенни. В ее голосе прозвучало откровенное презрение, и Пол понял, что она думает: кольцо и несколько ярдов дорогой ткани. Чтобы такая ерунда стояла на пути…
Он снова опустил глаза на свои свисавшие меж колен руки.
– Это нечестно, как по отношению к Мими, так и к тебе самому, продолжать приготовления к свадьбе, когда она тебе совсем не нравится, – сказала Хенни.
– Но она мне нравится.
– Но не так, как та, другая.
– Да, совсем не так.
– Ты сказал… Анна?
– Анна, – сам звук ее имени был интимным и живым.
– Ты говорил ей что-нибудь? Сказал, что любишь ее и хочешь на ней жениться?
– Мне кажется, я сказал, что люблю ее. Но этого не надо говорить. Это и так видно.
– Да, – Хенни вздохнула. – Как бы ты ни поступил, все будет плохо, так как они обе тебя любят. Ужасно быть нежеланной. Чувствуешь себя абсолютно никчемной, даже жить не хочется.
Вздрогнув, он поднял голову. Взгляд ее был устремлен на лежащий на полу ковер, на лице застыло печальное выражение.
– Мы всегда хотим отмерить все точно. Я даю столько-то, и столько-то получаю взамен.
Голос Хенни звучал так тихо, что ему пришлось напрячь слух, чтобы ее расслышать.
– «Отмерить», ты сказала?