Золотая клетка
Шрифт:
Канцлеру не нужно было показывать дорогу, когда они шли по широкой галерее, стены которой были увешаны портретами Джардинов и Парва, поскольку бывал в Кайнестоне, когда Сильюн еще не появился на свет.
В конце галереи находились две двери. Левая вела в комнату со скромно окрашенными стенами, где стояли черный рояль, и спинет, и стеллажи, набитые партитурами. Это была музыкальная комната Сильюна, где он уединялся не столько для музыкальных экзерсисов, сколько для иных практик.
Даже не глянув в ту сторону, Зелстон взялся за хорошо знакомую ему ручку закрытой правой двери; секунду помедлив, повернул.
– Если ты мне солгал, – хрипло произнес Зелстон, – я тебя уничтожу.
Сильюн подавил усмешку. Это вряд ли.
Канцлер пристально всматривался ему в лицо, пытаясь увидеть… что? Страх? Возмущение? Лукавство? Сильюн молчал, позволяя себя изучать. Пробормотав что-то невнятное, Зелстон открыл дверь.
Сколько Сильюн себя помнил, обстановка в комнате тети Эвтерпы оставалась неизменной, включая саму тетю, которая лежала на широкой кровати, застланной белым. Длинные волосы разметались по подушкам, глаза закрыты; дышала она ровно и спокойно.
Зарешеченные окна комнаты были распахнуты, открывая вид на небольшой сад в классическом стиле. Верхушки высокого алтея и стрелы африканской лилии достигали подоконника, а глициния обвивала окна, словно пыталась свалить дом. Дальше виднелся фруктовый сад. На шпалерах на стене из красного кирпича росли груши; их ветки располагались с аккуратностью ассистента метателя кинжалов.
На прикроватном столике теснилось множество стеклянных пузырьков, фарфоровый кувшин и тазик. Рядом стоял один-единственный стул с прямой спинкой, на который и опустился Зелстон – грузно, словно собственное тело вдруг стало для него тяжким бременем. Одеяло закрывало спящую до груди, одна рука в ночной сорочке лежала поверх одеяла. Сильюн наблюдал, как канцлер взял ее обеими руками и сжал так крепко, как не позволила бы ни одна сиделка.
– Итак, вы получили мое письмо, – начал Сильюн, обращаясь к склоненной голове Зелстона. – Вы знаете, чт'o я предлагаю. И знаете мою цену.
– Твоя цена слишком высока, – ответил канцлер, не выпуская руки тети Эвтерпы. – Нам нечего обсуждать.
Резкость тона канцлера сказала Сильюну все, что он хотел знать.
– О, пожалуйста, – кротко произнес Сильюн, обходя кровать так, чтобы ему было видно лицо Зелстона. – Вы всё готовы за это отдать, и нам обоим это хорошо известно.
– Это может стоить мне моей должности. – Канцлер снизошел до того, чтобы посмотреть Сильюну в глаза. – Тебя отец надоумил? Но он не может занять должность канцлера во второй раз.
Сильюн пожал плечами:
– А что, на ваш взгляд, является более страшной трагедией: лишиться должности или потерять любовь? Я считаю вас достойным человеком. Уверен, и тетя тоже.
В комнате воцарилась тишина. Слышно было лишь жужжание, а затем стук – опьяненная пыльцой пчела ударилась в оконное стекло.
– Она так лежит уже двадцать пять лет, – сказал Зелстон. – С того самого дня, когда Орпен Моут сгорел дотла. Я пытался вывести ее из этого состояния. Твоя мать и даже твой отец тоже. Обладающие самым сильным Даром пытались это сделать, но и у них ничего не получилось. А ты, семнадцатилетний мальчишка, утверждаешь, что сможешь поставить ее на ноги. Почему я должен тебе верить?
– Потому что я был там, где она все это время находится. Все, что мне нужно, – это привести ее обратно.
– И где же она находится?
– Вы знаете… – Сильюн улыбнулся. Он улыбался так же, как и его мать и как тетя Эвтерпа, учитывая близкое родство. – Там, где вы ее оставили.
Зелстон вскочил со стула, который упал на пол с таким грохотом, что мог разбудить мертвого, но только не женщину, лежавшую в постели. Схватил Сильюна за лацканы поношенной бархатной куртки для верховой езды – неожиданное развитие событий. Сильюн услышал треск ткани: не жалко, куртку нужно было менять на новую. Лицо обдало горячее дыхание канцлера.
– Мерзавец! – прошипел он. – Чудовищный ребенок чудовищного отца!
Зелстон оттолкнул Сильюна к окну, тот ударился головой об освинцованное стекло, что вспугнуло сидевших на ветках деревьев птиц.
– Я единственный, кто может исполнить желание вашего сердца, – возразил Сильюн, злясь на то, что его голос дребезжит, как блеянье козла, хотя это так естественно, когда крепкая мужская рука сжимает твое горло. – И взамен я прошу не много.
Канцлер заворчал, выказывая отвращение, и разжал руку. Сильюн слушал Зелстона, с достоинством поправляя наполовину оторванный воротник.
– Положение канцлера дает мне право ежегодно представлять законопроект в наш парламент, который он обсуждает на трех Великих дебатах. И ты просишь, чтобы в этом году я отказался от этого исключительного права, предложив вместо этого отменить безвозмездную отработку, являющуюся фундаментом социального устройства нашей страны. Я знаю, что среди Равных есть те, кто считает безвозмездную отработку чем-то неправильным, несоответствующим естественному порядку вещей. Но я никогда не думал, что ты один из них.
Ты должен знать, что такой законопроект никогда не пройдет. Даже если за него проголосуют твои отец и брат. А они сделают это в последнюю очередь. Такой законопроект не только меня уничтожит. Это риск разрушить страну. И если о таком законопроекте узнают простые люди, кто знает, что может случиться? Это может уничтожить общественный строй, мир и покой Великобритании.
Я дам тебе все, что в моих силах: один из высших сановников государства – бездетный – назначит тебя своим наследником. Как наследник поместья, затем лорд, ты получишь место в парламенте и шанс в один прекрасный день стать канцлером. У тебя, третьего сына лорда Джардина, такой перспективы нет. Но это не имеет значения. Совершенно никакого значения.
Сильюн смотрел на стоявшего перед ним человека. Черное лицо Зелстона блестело от пота, безупречно белый шелковый галстук съехал набок. Просто замечательно, сколько эмоций продемонстрировал канцлер. Привычка политика из всего устраивать шоу? Или некоторые действительно способны на подобную бурю чувств? Сильюн подозревал, что Гавара подобные бури одолевают довольно часто. Должно быть, изнурительно.
Он сделал жест в сторону опрокинутого стула, и в следующую секунду тот снова стоял на всех четырех ножках. Зелстон нашел это весьма кстати и тут же сел. Опустил голову и провел рукой по туго заплетенным косичкам. Он был похож на молящегося. Правда, кому и о чем он мог молиться, Сильюн и не представлял.