Золотая лихорадка
Шрифт:
Стемнело. Вошли Татьяна и Дуняша. Иван продолжал рассказывать… Потом спросил Дуняшу про Пахома.
– Оп в отъезде. Бабушка зайти вас просила.
– Как же! Даже непременно! – обрадовался Иван. – Я так и хотел. Завтра?
– Как вам угодно будет.
– Закон старый! Петербургу удобно, чтобы серебрянка шла из Иркутска. Там сплав золота. А могли бы тут свой сплав золота произвести, – продолжал разговор Иван.
– На прииске печь для сплава хотели строить.
– Паря, слыхал! Петербург все вожжами к себе притянул и качает золото. А ведь из-за этого еще больше его уходит контрабандой
Иван пошел к Бормотовым. Там появилось угощение. Старики просили Ивана довезти Дуняшу до Тамбовки на пароходе.
– Ильи-то нет, скучает. К матери гостить собралась, а непогода, – толковала Анисья, – сделай угождение. Любил, поди, когда-то дивчину, окажи ей покровительство, а то ей с детьми-то в лодке…
– Поезжай с ним! – сказала Арина. – Он тебя довезет.
– Да я за день сама доберусь! – отвечала Дуняша.
– Да что уж ты! Поди-ка, свой человек – обидишь! Он просит тебя. Не шути, осеннее время! С детьми-то не шути. Какая удалая нашлась!
ГЛАВА 22
Под железным бортом бухала желтая вода, и время от времени веер брызг обдавал палубу. Китайчонок водил ребятишек Дуни на палубу, показывал вентиляторы, рубку с дымившейся трубой, их окатило водой. Стекла рубки обливались, словно на них плескали непрерывно из ведер. Дети ушли.
В рубку вошел капитан и, приподнявшись на цыпочки и прищелкнув пальцами, сказал с восторгом:
– Какая красавица с нами едет!
Капитан из забайкальских казаков, ростом невысок. Усы и борода плохо растут, клочья густой черни торчат под скулами.
Иван стоял у штурвала. Он не ответил. Дуняша с детьми устроена в отдельной каюте. Оттуда все имущество Ивана вынесено и духа его нет.
Китайчонок с косой пособляет Дуняше, приносит кушанья с камбуза, все убирает, играет с детьми, как нянька. Он живо снял с ребят мокрые рубашки, выстирал, выгладил, принес перед обедом накрахмаленные.
На пароходе знают, что Иван взял в своей деревне пассажирку, какую-то свою родственницу. Баба сочная, молодая, гладкая.
Механик поднялся, постучал к ней в дверь, зашел в каюту. Он с черной головой в проседи.
– Как переносите качку? – спросил у Дуни.
– Мы привычны! – вежливо ответила Дуня.
– Пароход
– Дяденька мой! – ответила Дуня.
«Одета в бархатное пальто с собольим воротником, не каждая барыня в таких мехах! – подумал механик. – Бердышов выказывает ей полное уважение, в каюту не заходит, позвал ее старшего парня в рубку, давал ему штурвал в руки. Велел зайти и спросить, не тревожит ли машина? Кажется, родственница из богатенькой семьи…»
Механик спустился к себе, где лязгали и бегали шатуны и поршни.
– Ну как, видал? – спросил его помощник.
– Видал.
– Теперь я пойду, вот я игрушку отнесу ребятам…
В рубку заглянула Дуняша.
– Здравствуйте! – сказала она.
Все заулыбались. И рулевой, и капитан, и сам Иван.
– Заходи, живо, а то снесет и прыгать за тобой придется, – ответил Иван.
Мальчик тер глаза.
– Уведи его, да побаюкай, – сказал Иван рулевому, – видишь, как его укачало. Посиди с ним.
Рулевой повел Семена в каюту. Капитан ушел отдыхать.
– Ты что грустна? – спросил Иван.
Дуня не ответила.
– Уходи ко мне от мужа, – сказал он.
– А разве так можно?
– А разве ты не видела, как на прииске люди живут?
– То на прииске!
– И всюду так. Теперь все можно…
– Нет, – ответила Дуня. – Нельзя.
– Все можно. Я уж тебе говорил, попы продажны. Мы с тобой уехали бы… Куда хочешь. Ну, скажи…
– Нет.
Иван видел, что она не гневается. Лицо ее не обманывает никогда. Ей приятно слышать все это. Казалось, она даже радуется – и словно отдыхает.
– Хочешь, я переложу руль, и пароход пойдет обратно, прямо в Хабаровку, полным ходом… На пароход – и во Владивосток… А оттуда…
Она молчала.
– Детей твоих бы я любил, как своих. Вместе с гнездом тебя выкраду.
– Поворачивай! – вдруг сказала она улыбаясь.
Иван стал перекладывать штурвал так старательно, словно он доставал воду из колодца. Волна рухнула в борт, рубка накренилась. Пароход обошел большой полукруг, Иван подал какую-то команду механику. Паровая машина заработала тяжелей, постепенно ход выравнивался. Опять застучало внизу веселей.
– Ты знаешь, я тебя всегда любил. С ранних лет.
Дуня подняла голову и смотрела куда-то далеко-далеко, поверх всего, островов и гор…
А Иван чувствовал, что его начинает бить дрожь и охватывает страх от небывалой робости.
Пароход на самом деле шел в другую сторону. Голубой огонь метнулся из ее глаз.
– А теперь… – сказала она, улыбаясь и ласково и печально, и положила свою руку в кольцах на его волосатую лапу на штурвале, – поиграли, и хватит… Давай обратно!
Иван крепко держал руль.
– Пусти, – сказала она и, ласково овладев его пальцами, отвела руки Ивана от штурвала и оттолкнула его.