Золотая лихорадка
Шрифт:
Я продолжила чтение: «Ключ был взорван в собственном автомобиле на улице Юных Ленинцев в микрорайоне Кузьминки. Инцидент получил широкий резонанс, имелась масса свидетелей, поскольку взрыв произошел возле продуктового рынка „Афганец“ и супермаркета „Перекресток“. Отрабатывались различные версии происшедшего, в том числе сведение счетов, теракт и даже несчастный случай. Впоследствии было установлено, что к взрыву имеют отношение бывшие сотрудники специальных служб, имитировавшие гибель Ключа по заказу самого „пострадавшего“. В частности, 27 сентября 2002 года в прокуратуру Центрального округа Москвы был вызван владелец детективного агентства „Частный сыск“ Родион Шульгин…»
— Что? — пробормотала я. — Босс… по делу о взрыве какого-то Ключа, о котором я в первый раз слышу?
Вы читайте дальше, читайте, — сухо кивнул Злов. — И не думайте, что я вам туфту подсовываю. Это абсолютно проверенная информация. У меня в Москве довольно неплохие контакты, а этого вашего Шульгина свои же чуть не сдали.
«…Впоследствии Шульгин вызывался еще дважды, но дело было заморожено по ряду причин, которые не могут быть формализованы однозначно. В настоящее время вор в законе Ключ числится убитым, но есть основания считать, что он все-таки жив, а взрыв в Кузьминках был предпринят с целью спутать следы настоящим недоброжелателям Ключа».
— Там еще всякий бред, но все-таки основное вы уже прочитали, — сказал Злов, споро выхватывая папку из моих рук. — Вот такие дела. А жил этот Ключ до последнего именно здесь, то в Николаеве, то в Очакове, на малой родине то есть, то в Нарецке даже. Приглядывал за всем вполглаза.
— Вы с ним знакомы?
— Конечно, знаком. Невзрачный такой человечек, серенький, лысый совсем.
Мне вдруг вспомнились слова Ани Кудрявцевой: «Потом выяснилось, что он в Нарецке был. Его видели. Стоял с каким-то типом, лысым и блестящим, как шар бильярдный. В укромном месте были, их случайно заметили…»
— Да мало ли лысых! — громко сказала я, и Злов подозрительно посмотрел на меня.
— Ладно, — негромко сказал он сквозь зубы, — прекрасно. Мало ли… Тогда о другом. Вам приходилось когда-нибудь слышать кличку Артист?
— Да, — машинально сказала я.
Где же? — Злов прищурился. Мне ничего не оставалось, кроме как сказать правду. Кроме того, я не видела особого резона ее скрывать. В самом деле, ведь сказал же мне тот бедняга, Киря, которого сегодня взорвали на водном катере: «Это Артист! Артист… Это он все знал, в натуре! Он просто сказал, чтобы мы ехали с ним до офиса, чтобы там, в офисе, забрать какого-то баклана… вот!» Это были подлинные слова Кири, отвечающего на мой вопрос, кто именно устроил налет, этот внешне бессмысленный и дурацкий налет на офис «Суффикса». Я пересказала эти слова Злову. Тот снова прищурился и допил вино.
— Вот теперь правильно, — сказал он. — Да, так оно и есть. Они думали, что легко так спрячут концы в воду, если грохнут этого несчастного Кирю. Не-ет! Еще раньше, чем Кирю к праотцам отправили, я Артиста водворил куда следует. Хочешь посмотреть на него, нет? Он здесь, в этом доме. Он сам на тебя с интересом взглянул бы, если бы мог что-то толком видеть.
Зловещие интонации почудились мне в последней фразе Злова. Я встала с кресла и произнесла:
— Я надеюсь, Борис Сергеевич, что обойдемся без глупостей. Я же вас предупреждала. А на Артиста я взгляну, надо же все-таки понять, кто завалил Колю Кудрявцева.
— А с чего вы решили, что это именно он его убил? — проговорил Злов. — Это еще спорный вопрос, так сказать. В общем, пойдем.
— Куда? — спросила я.
— В подвал. Вы, кажется, дама с крепкими нервами, так что ничего страшного не будет в том, что вы на него взглянете. Он там.
— Там?..
— Там, в подвале. Идемте.
Мы прошли по длинной витой лестнице, являющейся классическим примером дурновкусия, общего, кажется, и для российских, и для украинских нуворишей. Телохранитель Злова распахнул перед нами массивную металлическую дверь. Пахнуло сыростью, хотя, конечно, при желании Злов мог и подвал сделать средоточием здорового микроклимата, поставить кондиционеры, поглотители углекислоты и избыточной влаги, да мало ли что может позволить себе человек, у которого есть деньги? Следовательно, Злов не ставил себе целью создать в подвале комфорт. Это мое впечатление было подтверждено после того, как мы вошли в подвал, а телохранитель прикрыл за нами дверь, оставшись снаружи. Злов щелкнул выключателем, и я увидела тоннель, в конце которого виднелась еще одна металлическая дверь, точно такая же, как мы только что открыли, но тронутая ржавчиной.
— Да у вас тут прямо казематы, — проговорила я.
— Да мало ли… — неопределенно отозвался Злов. — Тут у меня на все случаи жизни. В общем, мы пришли. Прошу вас, — кивнул он, открывая передо мной вторую дверь.
— Нет, спасибо, только после вас. А то вдруг у вас возникнет искушение…
— Захлопнуть дверь за вашей спиной и оставить погостить несколько дольше, чем вы рассчитывали? — откровенно проговорил он. — Да нет, что вы. Вы меня обижаете, Маша. Это уловки для мелких жуликов и злодеев. А я, уж позвольте мне похвастать, жулик и злодей крупный.
— Приятно говорить с человеком, который называет вещи своими именами, — ехидно сказала я.
Впрочем, почву для ехидства из-под моих ног выбили, как только я оказалась в том помещении, в котором и состоялось это своеобразное свидание с человеком по прозвищу Артист.
Он находился в дальнем углу помещения. Там клубился сырой полумрак, который время от времени разрывала и искажала отчаянно мигающая лампочка. Из полумрака выхватывались то рука, то нога, то голова, на которой виднелись какие-то темные пятна. Как у бывшего генсека Горбачева Михал Сергеича. Только у первого и последнего президента СССР пятно занимало незначительную часть лысины, а у этого человека пятна охватывали почти все лицо и большую часть головы. На лоб свешивалась кисточка слипшихся волос.
Злов выхватил откуда-то из кармана маленький фонарик и направил в лицо Артисту:
— Ну что, братец, здорово. Как твое самочувствие?
Самочувствие, Артиста следовало признать ужасающим.
Не знаю, чем его так били, но только едва ли можно нанести руками такие кошмарные увечья. Разве что только мой брат-медведь, обученный Акирой ломать кирпичную кладку одним ударом мощного кулака. Но мой брат просто сразу убил бы. Этот же человек был жив. И только сейчас, когда Борис Сергеевич осветил его фонарем, я поняла происхождение темных пятен на лице узника и на его голове. Такие же пятна встречались на полу, и чем ближе к сидящему в углу человеку, тем чаще. Одно из этих пятен подвернулось мне под ногу, и я отдернула ногу.
Пол был залит кровью. Как будто нерадивая хозяйка, выделывавшая из урожая помидоров томатный сок, поскользнулась и разбила уже закрученную банку, плеснув ее содержимым на обои, на плинтусы, на пол. Несколько капель даже попали на потолок.
Но это все-таки был не томатный сок. Потому что в жилах человека, лежавшего на этом перемазанном полу, были не томатные выжимки, а живая и горячая кровь. Артист был сильно избит. Можно сказать, изуродован. Лицо, перекошенное гримасой боли и ужаса, до того распухло и обезобразилось, что сложно было определить, сколько же, собственно, лет этому человеку. Потому что на висках его, в слипшихся от крови и пота волосах поблескивали седые пряди, в кровавом оскале рта, затянутом мутной кровавой пеленой, не было видно зубов. А из сильно распухших, превращенных в две перекрученные жгутом тряпочки губ сочились беспомощные повизгивающие звуки, срывающиеся в протяжные стоны. Эти стоны перешли в какое-то подобие членораздельной речи, когда Злов задал свой вопрос.