Золотая лихорадка
Шрифт:
— Не знаю.
При том, что это было за день добыто, — авторитетно проговорил Сема Моисеенко, — разрыли всего-то три скифских могильника и еще пласт древнегреческий… в общем, нарыли ребята на сто тридцать тысяч долларов! А вы говорите, что мелочь, Штыку на зубы! Это только на первый взгляд мелочь, — продолжал он, распаляясь все больше и больше. — Тут взгляд знатока нужен! Вот, к примеру, в позапрошлом году Штык отрыл какую-то безделушку, показавшуюся ему ерундой. Он ее выбросить хотел, да Родион придержал, мне принес. А я таки что же? Разглядел!
Оказалось… ну и что же вы думаете? Оказалось — это бронзовая византийская пряжка VIII века, аналогов которой в мире нет. Не находили еще такого, вот! Да любой приличный западный коллекционер за эту пряжку такие шекели отвалит, боже ж ты мой! — продолжал он, переходя на прежнюю пародийно-местечковую еврейскую речь. — Сейчас же эта пряжка лежит в Симферопольском музее краеведения! И оценена она в две тысячи долларов, так я вам скажу, что на любом мало-мальски приличном аукционе даже стартовая цена перекрыла бы названную вдвое или втрое. А Штыку что? Дали голубчику разве что почетную грамоту за находку. Он вспрыснул награду, с тех пор и не останавливается. Так что, дорогая моя Машенька, — продолжал вещать Егерь, все более взвинчиваясь, — зря вы говорите, что это — пустяки. Раскопки, кладоискательство, «черная археология» — это, понимаете ли, хорошо отлаженный бизнес. Он контролируется криминальными группировками и приносит, милочки мои, баснословную прибыль. А тут им самое раздолье, потому что Николаевская область нафарширована древнегреческими поселениями, тут ведь находится легендарная Ольвия! Ольвия, вы представляете! Для археолога это звучит, как для литератора — Пушкин или Шекспир! Вот и ищут. Искатели эти, не вы, а те, «черные», вооружены суперсовременными и чувствительнейшими металлодетекторами. Ме-талло-де-тек-торами! — потряс он в воздухе указательным пальцем. — А еще системами связи и информаторами из числа нищих ученых-археологов. Вот взять, к примеру, вашего Ракушкина. Что он, много имеет в своем троллейбусном парке? А в археологии меж тем разбирается. Почему бы ему не проконсультировать, скажем, ребят того же Злова? Вот то-то и оно!
— Вы что, полагаете, что из-за этого?..
Точно не знаю, но дело, которое вел здесь Родион, касалось именно «черных археологов». Ничего более, дорогие мои, сообщить не имею, — резко оборвал Егерь и отвернулся.
Аня проговорила:
— И вы что же, думаете, что Ракушкин…
— Я ничего не думаю.
— Но вы же назвали его фамилию.
— Я привел пример. Я сказал: а почему ж таки нет? И ему нужно кушать. А ничего конкретного, боже ж упаси, я не думал говорить.
После сказанного Сема Моисеенко и в самом деле замолчал. И ничего не говорил, пока Аня не решилась:
— Ну хорошо, мы пойдем.
— Если что, вы обращайтесь, — без энтузиазма сказал он, а потом повернулся ко мне и проговорил: — А что касается твоего босса, то я и сам ничего не знаю о его дальнейших шагах. Я тогда на рыбалке был, выпил, знаешь ли. Так что ничего не помню, а вот Аня и Коля лучше меня знают. То есть Коля… он уже…
Аня встала и молча вышла.
13
— Вот чертов балабол, — зло сказала Аня, выходя из калитки, возле которой спал Штык. — Наверняка ведь что-то знает, а темнит. Боится, что ли? Или… или сам в деле, а, Маша?
— Да едва ли, — рассеянно откликнулась я. — Хотя, с другой стороны, все может быть… Меня настораживает другое. Если босс в самом деле вел расследование по этим «черным археологам», то это должно быть нечто чрезвычайно серьезное, ведь он сам факт расследования от меня скрывал!
— А что, такого раньше не было, чтобы скрывал?
— Ты знаешь, было. Каналы добычи информации скрывал, методы своей работы скрывал. Да мало ли!.. Но сам факт того, что он ведет расследование, причем ведет достаточно долго, а я не знаю, — такого еще не было. Значит, есть причины. Да и когда уезжал он, какой-то странный был.
— Ну, с этой позиции к Родиону сложно примериться, — сказала Аня. — Странным он был всегда. Еще когда мы с ним в институт вместе поступили, а ведь с тех пор практически двадцать лет прошло.
— Тебе виднее.
— А вот тебе, Маша, должно быть виднее насчет всего остального, — заметила Кудрявцева. — Вот что. Нужно договориться насчет дальнейшего. Знаешь, мне нужно в Киев. Наверное, со мной все наши уедут.
— Да, я понимаю.
Она отвернулась и пробормотала:
— Но после похорон Коли я обязательно приеду сюда. Не хочу быть уныло-скорбной вдовой. Так-то я вернее закисну, а вот если смогу помочь тебе разгрести всю эту муть, грязь и кровь… тогда, наверное, мне станет легче. Если… если тебе нужны деньги для расследования, я дам сколько нужно. Ты не стесняйся, у меня есть. Все-таки я… я как бы нанимаю тебя, так что должна платить.
— Вот уж глупости! — сказала я. — Родиона похитили, меня саму чуть не убили, а я буду брать деньги с тебя. С тебя!..
Я едва не сказала «с тебя» в третий раз, чуть не прибавив к этому убийственное: «…которая потеряла мужа». Слава богу, вовремя осеклась. Аня взглянула на меня странным отсутствующим взглядом, но о деньгах больше не заговаривала.
Мы поехали в лагерь.
Вечером того же дня Анна Кудрявцева и все ее товарищи по «археологической» компании улетели в Киев. Я осталась одна. Надо было с чего-то начинать. А перед этим крепко подумать. Уже было около девяти вечера, когда я вышла из квартиры, той самой, естественно. Я побрела по успокаивающемуся Нарецку. Над городом заходило солнце. Оно купалось в багровых отблесках на окнах, слоисто вдавливалось в редкую щетину леса где-то на горизонте. Контрастные закатные полосы легли под ноги. В воздухе пахло умиротворением, похожим на первые проблески сна.
Одиночество было полным и завораживающим.
Проходящий мимо юноша загляделся на меня, а потом вдруг зажмурился и прикрыл глаза рукой. Словно и без того яркое, хоть и вечернее солнце пустило протуберанец, достигший в виде шаловливого солнечного зайчика глаз этого молодого человека. Зайчик побежал по мостовой у моих ног и исчез. Потом опять появился, на мгновение отразившись в огромных отполированных окнах кафе на противоположной стороне проспекта, по которому я брела. Небось какой-то ребенок играется зеркальцем и пускает зайчики, как, помнится, и я сама любила это делать за пятнадцать или двадцать лет до того, как стала Пантерой. В том детском доме, откуда забрал меня Акира.
Или же это мои напряженные нервы зафиксировали эти всполохи, как гипотетический признак угрозы. После разговора с Егерем, после перебора возможных фигурантов дела, в котором одно имя звучало грознее и зловещее другого — Злов, вор в законе Ключ, «археологическая» мафия, — после всего этого я не могла не находиться в подогретом состоянии. К тому же никак не покидала тревога не столько за себя, сколько за Аню… за всех. Родион, Коля — кто следующий?
Я пробежала взглядом по ряду домов с моей стороны проспекта. Перешла на другую и снова глянула. Инстинкты зверя, вставшего на тропу охоты, заиграли во мне, разбуженные сигналом тревоги на уровне подсознания. Мысли казались гулкими, словно помещенными в пустое металлическое ведро.
…Тусклая стена домов нависла над практически пустой, несмотря на не такой уж и поздний час, улицей, и ни одного лучика света не исходило от молчаливых серых громад.
Все-таки этот Нарецк довольно угрюмый город, несмотря на то, что расположен в таком гостеприимном, уютном и климатически привлекательном регионе. Окна, окна… Освещенные заходящим солнцем, стекла окон определенно не могли дать такой яркий отсвет, тем более такой малой площади. Что-то вроде зеркальца или…
И тут я увидела это «или». В окне между третьем и четвертым этажами — в подъездном окне — я увидела маленькую темную фигуру человека. Стекла в раме не было, и сполох слетал с чего-то продолговатого в руках этого человека.