Золотая медаль (пер. Л.Б.Овсянникова)
Шрифт:
— Ну, а я через два дня — в Каховку.
Юля обернулась к Виктору.
— Я хочу тебе сказать, Витя, если бы ты решил иначе… ну если бы ты отказался от своей мечты, от завода, я бы перестала тебя уважать.
— Хоть бы это было и ради тебя?
— Хоть бы и ради меня. Витюсь, ничего не изменится? Правда? Я буду учиться в университете, ты будешь работать на заводе. В одном же
— Я поступлю на заочный, Юля.
Они сели на траву.
— Вот и прошло десять лет, — сказала Юля. — Я помню, как пошла в первый класс. Это было в Казахстане. Есть такая станция Бертис, два километра от Балхаша. Я хочу, чтобы ты представил, Витюсь: степь, которой нет конца, вдали кое-где каменистые сопки, абсолютно голые, в кустиках пожелтелой полыни. И вдруг среди этого рыжего пространства — голубое озеро, по нему плывет пароход. Я бы сейчас с готовностью поехала туда еще раз. А тогда… Понимаешь — сорок второй год, отец работал в железнодорожном депо, и депо эвакуировали на Карагандинскую железную дорогу, в Бертис. Поселок среди степи, а рядом — казахский аул. Я ходила с мамой выменивать у казахов на чай пшеницу. Нам давали на паек такой прессованный чай в плитках. У меня была подружка Ажар, казашка. Ты не слушаешь? Это тебе не интересно? А мне сейчас приятно вспомнить.
— Слушаю, слушаю, Юля. Рассказывай, мне все интересно. Я представляю тебя девочкой…
Совсем недалеко прозвучал смех и послышались голоса. Потом кто-то испуганно позвал:
— Ой, кто здесь?
Юля узнала Мариин голос. Марийка была с Нестеренко, а с ними Варя Лукашевич и Вова.
— О великий аллах! — воскликнул Вова. — Куда мы попали? Пятеро медалистов и между ними один я, грешный и безмедальный!
— Ничего, Вовочка, — утешила Юля, — медаль развила бы в тебе гордыню, а так ты — скромный живописец, за лето нарисуешь хорошую картину, ну, например, «Вручение медалей моим товарищам».
— Ой Юля, ты такая жестокая! — сказал Вова. Он подошел к самому краю и, подняв руку, с пафосом продекламировал:
…Один на вершине стою я…— Что ты делаешь! — позвала Варя и испуганно оттянула его от
Ночь была темная и душная. Ни звезд, ни месяца. Где-то за лесом изредка и лениво мигала молния. Было уже далеко за полночь. Казалось, что тьма становится густой и мохнатой, как шерсть. Даже далекая молния в последний раз мигнула и исчезла. Внизу только угадывалась неясная полоса — там вилась река.
Костер на берегу начал гаснуть. Он еще светился, как исполинский глаз, но уже не было в нем ни буйства, ни силы.
И в тот миг, когда тьма и тишина соединились, кажется, в одну глухую и жуткую стену, Варя снова запела песню. Сначала тихо, вполсилы, а дальше все громче. Все начали подпевать.
Возле костра, наверное, услышали пение. Оттуда донесло: «Га-га-га-а!»
Виктор составил рупором ладони, изо всех сил позвал:
— А-го-ов!
В ответ повеял разбуженный ветерок, зашелестела трава, зашумели спросонок дубы, и костер на берегу разгорелся, вспыхнул и снова взмыл вверх. Золотые искры роем полетели в темное ночное небо.
…Низко над горизонтом, словно прорвавшись сквозь пелену туч, сверкнула яркая звезда. Ветерок налетал порывами, и с каждой минутой становилось свежее. Дубы на горе шумели теперь, не стихая. Далеко внизу заклубилось что-то седое, и Марийка закричала:
— Туман! Гляньте, туман над рекой!
— Утро! — воскликнул Виктор. — Утро! Светает!
И все поняли, что яркая зоря над горизонтом — утренняя зоря, и что все, все: и порывы свежего ветерка, и шум листвы, и седой туман — все это перед близким рассветом…
На минуту все замолкли. Стояли, взявшись за руки, на высокой горе.
О чем думал каждый из них? О заманчивых ли, волнительных дорогах жизни, что ждали их, юных и пылких, о ярком ли солнце, или, может, молчаливо клялись друг другу в вечной дружбе?
Затаив дыхание, смотрели, как над зазубринами далеких и темных лесов уже родилась нежная и трепещущая, как лепесток, ясная полоска…
Здравствуй, рассвет, здравствуй, юность!..
1953