Золотая медаль (пер. Л.Б.Овсянникова)
Шрифт:
— «Ква-ква!» — повторила Варя и засмеялась сквозь слезы. — Марийка, я же хотела помечтать с тобой совсем не о Жорже. Жорж только так… вспомнился. Я уже все решила, все, Марийка. Бесповоротно. Заморочил он мне голову, и в самом деле я чуть не нырнула к лягушкам.
— Ой, Варя, какая бы это была ошибка! Варенька, я только что представила себе. Тайга, тайга, океанский берег, и вот в тайге строится большой город — десятки тысяч людей, машины, падают сосны, прокладываются дороги. Но среди строителей появляется неизвестная болезнь. Что ее вызывает? Возможно, какое-то таежное насекомое. В тайгу едет исследовательская экспедиция. Я тоже работаю в той
— Широкой-широкой… Светлой… — тихо повторила Варя. — А ветер и в самом деле затих. Завтра будет хороший день!
— И весна совсем не за горами, — прибавила Марийка. — И экзамены тоже. На аттестат зрелости, Варя.
Было очень холодно. По тому, как резко скрипел снег под ногами, Виктор определил, что, наверно, градусов двадцать пять. Он специально прошел лишних полквартала, чтобы глянуть на градусник, висящий возле центрального универмага. Оказалось, он ошибся только на один градус. Ртуть опустилась до отметки 26 ниже нуля.
Давно не было таких морозов. Витрины магазинов были расписаны причудливыми серебряными узорами, и, наверное, не каждый художник срисует такой тонкий рисунок. Электрический свет едва пробивается сквозь толстую изморозь. Троллейбусы в инее, их окна тоже укрыты изморозью, и пассажиры смотрят на улицу сквозь маленькие протаянные кружочки, сделанные с помощью ногтя и теплого дыхания.
Вокруг стоит туман. Виктору редко приходилось наблюдать это явление: мороз с туманом. Неоновые рекламы сегодня поблескивают тускло, прохожие не идут, а спешат трусцой, согнувшись, закутав лица.
У Виктора озябли ноги, но он мрачно ходил по тротуару — туда-сюда, посматривая на второй этаж, на окна, где жила Юля. Сначала он надеялся, что случайно встретит ее. А потом примирился с тем, что увидит лишь ее силуэт на покрытом изморозью окне. Позже он утратил всякую надежду и на встречу, и на силуэт.
Окно Юлиной комнаты светилось, но вот уже, наверное, два часа, как Виктор ходит по тротуару, а и до сих пор не увидел даже Юлиной тени. Что же она? Сидит и учит уроки? Или может, ее нет дома?
Ему припомнились все мелочи, все вещи, которые он видел у Юли, когда заходил за нею в тот памятный вечер, перед собранием молодых избирателей. Припомнилось ее новое коричневое платье, в котором она вышла из соседней комнаты; Митя и Федько, роза из бумаги… Какое все милое и… недосягаемое!
Дольше ждать на улице было уже невозможно: парень очень промерз. Но как идти домой с этим гнетущим чувством? Было бы, наверное, легче, если бы и в самом деле был виноват!
С каждым днем Виктор все тяжелее ощущал, что потерять Юлю для него — большое горе. Минутами ему казалось, что вообще все погибло, надвинулась какая-то катастрофа. Юля теперь упрямо избегала с ним встреч наедине…
Он пришел домой хмурый и хотел тихонько проскользнуть в свою комнату, но со столовой вышел сияющий отец.
— Ну-ка, Виктор, иди сюда на консультацию. Как тебе эта штука?
Степан Яковлевич был в новой полосатой пижаме и именно о ней хотел услышать мнение сына. За отцом шла Лукерья Федоровна и, заходя
— Это, видишь ли, сынок, подарок мне от мамы на новоселье. Только же узко, очень узко!
Лукерья Федоровна уверяла, что наоборот, пижама совсем не узкая, надо только переставить пуговицы, и все будет хорошо.
Она глянула на Виктора и всплеснула руками:
— Ой, какой ты красный! Замерз?
Степан Яковлевич сказал:
— Да-а, морозец! Правда, мне возле печи было тепло, что даже пот катился. Сегодня дали плавку сверх плана.
Всего неделя, как Степан Яковлевич получил новую квартиру на третьем этаже большого дома. Квартира была из трех комнат с кухней, ванной, газом и горячей водой. Все эти дни из магазинов привозили то кресла, то диван, то новый шифоньер, то ковры, и только вчера Лукерья Федоровна заявила, что теперь уже в основном квартира обставлена, и можно подумать о новоселье. Не был только решен вопрос о картине в гостиной. Дело в том, что Степан Яковлевич купил в комиссионном магазине копию картины Шишкина, чем вызвал сетования со стороны Лукерьи Федоровны, которая считала, что копия абсолютно неудачная. Особенно возражала она против одного из медвежат, доказывая, что Шишкин не мог так нарисовать медвежонка, что он больше был похож на обычного мохнатого щенка.
Правду говоря, Степан Яковлевич и сам видел, что сплоховал, но, во-первых, было стыдно признаться в этом, а во-вторых — жалко израсходованных денег: купил, так пусть уж висит!
За ужином собралась вся семья. Мать Лукерьи Федоровны, бодрая бабушка, которая вела все хозяйство, купила сегодня зеркальных карпов и зажарила в сметане. И эти карпы разбудили вдруг у Степана Яковлевича рыболовецкую страсть.
— В выходной еду рыбачить, — решительно заявил он. — Помните, какую щуку привез с Донца?
— Отец, это же летом было, — заметила старшая сестра Виктора, такая же, как и он, широколобая и кареглазая.
— Летом? — Степан Яковлевич энергично расправил усы, уже начавшие седеть. — А разве я не ловил окуней в проруби? И мне все рыбаки завидовали! Здесь главное что? Блесна! Блесну надо подобрать подходящую. Одну попробовать, другую… Зимой из проруби, если хотите знать, еще интереснее ловить, чем летом. Поставил на льду палатку из брезента, от ветра, тепло оделся — шапку, валенки… Кстати, их моль не съела? И сиди над прорубью, орудуй блесной. Водить ее надо умеючи, чтобы играла в воде, как живая рыбка…
— Какие щуки были сегодня на базаре! — вмешалась бабушка. — Мороженные. Колхоз вывез на продажу. А я думаю: возьму карпов. Щуке, думаю, до карпа, как галке до индюка…
— Не ошиблась, мама, — сказала Лукерья Федоровна. — У нас в детдоме аквариум устроили. Вчера золотых рыбок в него выпустили. Дети весь день толпились, не захотели и книжки слушать.
Лукерья Федоровна работала в детском доме воспитательницей. У нее было тонкое лицо без морщин и пышная прическа, из-под которой выглядывали мочки ушей со следами дырочек от сережек. С сыном у нее была искренняя дружба. Виктор привык доверяться ей во всех своих делах. Только как-то так случилось, что о Юле не сказал. А когда и вспоминал в числе других своих одноклассниц, то старался произнести ее имя с наибольшим равнодушием. Но Лукерья Федоровна материнским сердцем чуяла правду. Сегодня она все время украдкой посматривала на сына. Заметила, что уже несколько дней он что-то носит в сердце, чем-то очень взволнован, что-то его мучает. Но не спрашивала. Наверно, он сам расскажет.