Золотая медаль
Шрифт:
— Верить — мало, Нина. Надо и действовать. Я же говорю — сумейте помочь ему. Пусть парень придет к мысли, что он должен, понимаете, — должен найти в себе мужество сказать: «Извините, я хотел отомстить за двойку, это — мерзкий поступок». Но гордость парня, самолюбие его не топчите, Нина. Эти чувства ему понадобятся. Пусть только сумеет проявить их в других обстоятельствах. Пусть гордится тем, что он — юный ленинец и живет в Советском Союзе. А самолюбие его пусть страдает от полученных двоек.
Нина долго размышляла над словами Юрия Юрьевича. Наверно, он мог бы посоветовать что-то конкретное. Но учитель этого не сделал, хотя ученица
Случай с Сухопарой очень поразил Нину. Как подобное могло произойти в «ее» отряде, с «ее» пионером? Она втайне считала себя лучшей вожатой, в последнее время ее даже бесило, когда Зоя Назаровна делала ей замечание. Нина сама себя утешала тем, что, мол, и в наилучших отрядах часто бывают случаи, когда кто-то из пионеров совершит недостойный поступок.
Но все-таки как помочь Сухопаре? Надо было искать самой, а не ждать готовых рецептов. Понимала, что и Зинаида Федоровна, и Юрий Юрьевич наталкивают ее именно на самостоятельную работу.
Зинаида Федоровна не удивилась, когда Нина попросила у нее письма от бывших учеников. Несколько интереснейших писем Нина решила прочитать пионерам.
Но перед этим она имела короткий разговор с Сухопарой.
— Я знаю, почему ты до сих пор не извинился, — без всяких предисловий сказала ему Нина. — Потому что ты не имеешь на это силы воли. Силу воли имеют люди откровенные, храбрые, они способны совершить героический подвиг, как Зоя или капитан Гастелло. А ты… ты не решишься даже на то, чтобы честно, при всех товарищах, покаяться перед учительницей. Мне просто жалко тебя.
Не ожидая, что ответит парень, быстро ушла от него.
Очередной сбор устроили в физкультурном зале. Посреди комнаты горел пионерский костер. Обмотанные кумачом мощные электрические лампы, скрытые в груде хвороста, создавали впечатление костра.
Все собрались, а Сухопары не было. Нина начала уже волноваться, но в конце концов появился и он. Парень крадучись вошел в зал и тихо подсел к костру.
— Настанет время, — сказала Нина, — когда каждый из нас изберет себе профессию: одни будут работать на заводе, будут строить замечательные машины, другие станут врачами, педагогами, летчиками, трактористами, исследователями природы, агрономами. Но все мы с нежностью и благодарностью будем вспоминать наших дорогих учителей, которые воспитывают нас, помогают каждому из нас выйти на большую светлую дорогу. Ваша учительница Зинаида Федоровна получает много писем от своих бывших учеников. Какой любовью преисполнены эти письма! Она разрешила мне некоторые из них прочитать вам.
Дети зашумели, каждый усаживался удобнее, придвигался ближе. Ободренная тем, что дети заинтересовались, Нина громко и с чувством прочитала первое письмо.
«Родная, дорогая Зинаида Федоровна!
Пишет вам ваш бывший ученик Антон Ковганюк. Я часто вспоминаю, как вы разбудили во мне желание учиться на отлично, как помогали овладеть знаниями, заинтересовали книжками, словно отворили передо мною дверь в новую жизнь. Спасибо вам за это, дорога моя учительница!
Я пишу вам в небольшом здании метеорологической станции, на острове, среди холодного Северного моря. На дворе уже третьи сутки ревет пурга, заметает наше здание; весь остров будто вздрагивает от громовых ударов взбешенных волн. Но сердце греет мысль, что работа наших советских метеорологов нужна Родине, и ничто в мире не принудит
Нина дочитала письмо до конца. Дети сидели притихшие, как птенцы. Отсвет от костра падал на красные галстуки, отбивался в широко открытых глазах детей. Не было сейчас ни этого зала, ни костра, был только домик на скалистом острове, где за окнами неистовствовала пурга и гремело море.
Нина незаметно глянула на Сухопару. Он сидел так же неподвижно, как и его товарищи сидел, словно ошеломленный, и так, как и они, широко открытыми глазами смотрел перед собой куда-то вдаль, за тысячи километров.
И тогда Нина сказала то, что хорошо обдумала заранее и даже записала себе на бумажке:
— А почему бы нам не послать ответ смелому метеорологу Антону Ковганюку? Я думаю, что ему будет очень приятно получить письмо от школьников-пионеров, которых теперь учит Зинаида Федоровна.
Эти слова были встречены восторженными отзывами.
— Что же мы напишем? — говорила дальше Нина. — О своем пятом классе, о своих успехах в учебе, о классных событиях. Напишем, конечно, честно и правдиво обо всем. Придется, наверное, написать и… о стреле, о Сухопаре…
Нина не смотрела в ту сторону, где сидел Сухопара, но ощутила, как он вздрогнул.
Все молчали.
— Итак, решили? Завтра же обязательно и напишем. Так?
С этими словами Нина словно случайно глянула на Сухопару. Жалость уколола ей сердце. Мальчик сидел бледный, склонив голову.
«Не слишком ли я? — мелькнула мысль. — Все обдумала… так хорошо выходило… А здесь — живой мальчуган, школьник…»
— А может, не надо писать про Сухопару? — снова спросила Нина. — Вы подумайте, как больно будет читать Ковганюку о школьнике, который осмелился так обидеть учительницу!
Все облегченно вздохнули, так как хотелось похвалиться хорошим, своими успехами, радостью, чтобы и читать было радостно это письмо зимовщикам на далеком севере.
— Правильно, — послышался голос Кочеткова. — Вот только… простит ли Сухопару Зинаида Федоровна?
Только что закончился сбор, а Сухопары уже не было: он исчез тихо и незаметно.
— А что у нас будет на следующем сборе? — спросил Лукаш Коровайный.
Лукаша Нина не любила. Он так же, как и Сухопара, был одним из проказливых школьников в пятом классе, и вдобавок плохо учился. Нина в мыслях уже решила, что он непременно останется на второй год, и даже не делала никаких попыток повлиять на него. Не нравились ей ни его оловянные глаза, ни выцветшие пепельного цвета волосы, ни порывистые движения, словно мальчик каждую минуту собирался прыгнуть.
— Следующий сбор у нас о дружбе, — сухо ответила Нина.
— Снова будем сидеть и слушать? — недовольно буркнул школьник. — Надоело!
— А ты чего захотел? — подскочил к нему Кочетков. — У тебя же двойки, тебе и уроки учить надоело! Что же, танцевать перед тобой будем?
Что-то словно укололо Нину: «А может, и в самом деле надо как-то иначе?» Но она отогнала от себя эту мысль. «Бездельник, озорник! Ему все надоело, все скучно».
Нина возвращалась домой сама. Вечер был тихий, деревья стояли в белом инее, в сквере вокруг каштанов спокойно дремали снеговые заносы, но что-то невидимое провещало уже недалекую весну. Ее дыхание было в пасмурном небе, в мягких сумерках, в розовом отсвете заката за парком. Иней осыпался искорками, которые гасли на лету. Звуки голосов, призывы сирен так же словно гасли, таяли.