Золотая пряжа
Шрифт:
Кто, как не личный адъютант.
Видит Бог, Доннерсмарк предпочел бы заявиться к ней с другим известием. Особенно сейчас, когда после недельного отсутствия Амалия без лишних вопросов снова приняла его на службу.
О Синей Бороде он рассказал ей сам. Но обо всем остальном – страшных ранах, которые нанес ему слуга-олень, и лечении у деткоежки – умолчал. Никто не видел его шрамов, даже купеческая дочка, которую Доннерсмарк по осени собирался взять в жены. Он не хотел ей объяснять, как получилось, что рядом со шрамами остались словно выжженные на коже отпечатки ведьминых пальцев. Его грудь
Множество комнат и переходов отделяло спальню Лунного принца от покоев его матери. Ничто не должно тревожить сон королевы. Вот почему в то утро страшное известие не сразу достигло ее ушей.
По слухам, знаменитое говорящее зеркальце, которым владела прабабушка императрицы, и то, перед которым сидела сейчас Амалия, были сделаны из одного стекла. «Кто на свете всех милее?..» Королева услышала бы в ответ на этот вопрос именно то, что желала слышать. Золотые волосы, безупречной формы нос и фиалкового оттенка глаза – только одна женщина могла соперничать красотой с Амалией Аустрийской. Но и та не принадлежала к человеческому племени.
Они были как день и ночь. За время, прошедшее после свадьбы, король все чаще отдавал предпочтение дню, и фигура Темной Феи мелькала в дворцовых переходах немым укором оскорбленной любви. То, что красоту, очаровавшую Кмена, соперница получила от лилий фей, не делало обиду менее горькой.
Горничная, скреплявшая волосы Амалии русалкиными слезками, сердито посмотрела на Доннерсмарка. Слишком рано. Ее госпожа не готова явить миру свое лицо.
– Ваше величество…
Амалия вздрогнула. Не оборачиваясь, поймала его взгляд в зеркале. И месяца не прошло с тех пор, как королева отметила двадцать первый день рождения, и Доннерсмарку она по-прежнему казалась заблудившимся в лесу ребенком. Что ей корона и расшитое золотом платье? Даже лицо купила ей мать, потому что то, с которым Амалия увидела свет, оказалось недостаточно красивым.
– Речь пойдет о вашем сыне.
Амалия почувствовала, как вокруг нее сгущается тьма. Она все еще не сводила глаз со своего отражения. И что-то было в ее взгляде, помимо обычной растерянности. Что-то такое, чего Доннерсмарк объяснить не мог.
– Няньке давно следовало бы принести его сюда. Я не хотела нанимать эту бестолковую деревенскую дуру. – Амалия провела рукой по золотым волосам, словно они были чужие. – Права была мать, когда говорила, что крестьяне глупы, как скот. А у поварят на кухне мозгов не больше, чем у сковородок.
Доннерсмарк избегал смотреть в глаза горничным, как видно привыкшим сносить оскорбления от госпожи. «А как насчет солдат? – мысленно спросил он. – Или фабричных рабочих, бросающих уголь в ненасытные утробы печей?»
Вероятно, Амалия не оценила бы этой иронии. Она только что расправилась с бастующими горняками, послав против них солдат мужа. Без согласия последнего.
Ребенок в лесу. Только с армией за плечами.
– Не думаю, что это вина няньки, – возразил Доннерсмарк. – Сегодня утром колыбель вашего сына оказалась
Фиалковые глаза расширились. Амалия смахнула с головы руку горничной и еще пристальнее вгляделась в зеркало, словно силилась что-то прочитать на своем лице.
– Что это значит? Где он?
Доннерсмарк опустил голову. Правду и только правду, какой бы горькой она ни была.
– Мои люди его ищут. На колыбели и подушке остались пятна крови.
Одна из горничных всхлипнула. Остальные, разинув рты, уставились на Доннерсмарка. Амалия так и застыла перед туалетным столиком. Нависла тишина, пронзительней нянькиного крика.
– То есть он мертв.
Она первая произнесла это слово.
– Мы еще ничего не знаем. Возможно…
– Он мертв, – оборвала королева Доннерсмарка. – И ты не хуже меня знаешь, кто его убил. Она завидовала мне, потому что не могла родить сама, но не решалась причинить ему зло, пока Кмен не уехал.
Амалия зажала ладонью совершенной формы рот и повернулась. Фиалковые глаза наполнились слезами.
– Приведи ее ко мне, – приказала она, вставая. – В тронный зал.
Горничные посмотрели на Доннерсмарка со смешанным выражением ужаса и сочувствия. Кухарки говорили, что Темная Фея варит змей, чтобы передать своему лицу блеск их кожи. Дворцовые слуги шептались, что человек падает замертво, стоит ей невзначай коснуться его подолом. Кучера божились, что не жилец тот, на кого пала ее тень. А садовники, в чьих угодьях Фея гуляла каждую ночь, прочили скорую смерть наступившему на ее след.
Тем не менее до сих пор все оставались живы.
Зачем же Фее понадобилось убивать ребенка, родившегося только благодаря ее колдовству?
– У вашего супруга много врагов. Может быть…
– Приведи ее, – повторила королева. – Она отняла у меня сына.
Гнев лишил Амалию разума. С ее матерью такого не случалось.
Доннерсмарк молча склонил голову и развернулся. «Приведи» – легко сказать. С тем же успехом королева могла велеть ему достать луну. Конечно, можно было собрать всю дворцовую стражу, но разве не явилось бы это лишним подтверждением бессилия королевской власти перед ее чарами?
Два солдата, которые привели к нему няньку, побледнели, услышав приказ.
Няньку заперли в ее каморке, однако страшная новость уже разнеслась по дворцу. На лицах всех, кого Доннерсмарк встречал в коридорах, отражался не только ужас, но и плохо скрываемое облегчение. Потому что принц Лунного Камня, хоть и имел лицо ангела, был существом странным: не то гоил, не то человек.
Был? Ты уже говоришь о нем в прошедшем времени, Лео Доннерсмарк?
Но он видел колыбель.
С тех пор как Амалия во всеуслышание объявила о своей беременности, Темная Фея жила в павильоне, который велел построить для нее Кмен в замковом саду, якобы по ее просьбе.
Он приставил своих гвардейцев охранять ее. Никто так и не понял от кого: от томимых страстью мужчин, попадавших под ее чары, стоило Фее мельком взглянуть на них из окна кареты; от приспешников ли свергнутой императрицы, исписавших стены городских домов призывами вроде «Смерть гоилам!» или «Долой Фею!»; или от анархистов, выдвигавших свой лозунг: «Смерть всем господам!»